Анализ стихотворения «Когда за городом, задумчив, я брожу…»

В стихотворении «Когда за городом, задумчив, я брожу…» описываются два кладбища — городское и «деревенское, описываются подробно, взгляд поэта пристальный и пристрастный, из многих отобранных деталей — формируются потрясающие неожиданностью и силой обобщения образы-символы двух России. Внутренняя связь «Мирской власти» и «Когда за городом, задумчив, я брожу…» подчеркивается и усиливается парностью противостоящих друг другу образов в обоих стихотворениях. Раскол России раскрывается с удивительной наглядностью и суровой правдой.

Пушкин изображал не просто городское кладбище, но кладбище столицы империи, кладбище Санкт-Петербурга. И чем конкретнее было изображение, тем более емким, содержательным и многозначным становился этот образ. Кладбищенская тема высвечивала новый страшный облик столицы. В «Медном всаднике» Пушкин раскрыл два лика Петербурга. Сейчас императорская столица обрела третий лик — чиновно-дворянский и купеческий.

Когда за городом, задумчив, я брожу И на публичное кладбище захожу, Решетки, столбики, нарядные гробницы, Под коими гниют все мертвецы столицы, В болоте кое-как стесненные рядком, Как гости жадные за нищенским столом, Купцов, чиновников усопших мавзолеи, Дешевого резца нелепые затеи, Над ними надписи и в прозе и в стихах О добродетелях, о службе и чинах; По старом, рогаче вдовицы плач амурный; Ворами со столбов отвинченные урны, Могилы склизкие, которы также тут Зеваючи жильцов к себе на утро ждут…

Авторская позиция раскрывается здесь с удивительной откровенностью и дерзостью. Описание кладбища — места вечного покоя — лишено религиозного умиления, подобающей теме печально-высокой лексики. Лживый, бездуховный чиновно-купеческий мир столицы самодовольно воссоздает и на кладбище модель своего пошлого существования.

Стиль исполнен презрения поэта к укладу жизни столицы. Он обнажает фальшь и лицемерие скорби и воздыханий («амурный плач вдовицы» по умершему, обманываемому при жизни мужу «старому рогачу»), приподнимает покров над жизнью «столичных жильцов», ныне гниющих под нарядными гробницами, которые создаются по официальному ритуалу почитания знатных мертвецов. Пушкин жесток в описаниях, в определениях, в выборе красок — он не скрывает своего намерения подчеркнуть гнусный финал гнусной жизни. Ничто не спасет от забвения и не сохранит памяти богатых купцов и знатных чиновников — мраморные гении и хариты будут разбиты, урны со столбов уже отвинчивают воры… Заслуживает внимания и тот факт, что Пушкин избрал кладбище для создания образа господской России. Символическая многозначность кладбищ включает в себя и глубокий смысл пушкинского противопоставления живого и мертвого, характерного для творчества последних лет. В калмыцкой сказке Пугачев противопоставляет живое мертвому. В стихотворении мертвое царство Петербурга («гниющие мертвецы столицы») оказывается синонимом России господ. Нет, не случайно Пушкин подвигнул Гоголя написать роман, подарив ему мысль о мертвых душах в ее не денежно-бытовом плане, но в символическом значении.

Финальные стихи первой части стихотворения целиком погружают нас в тревожные, больные, горькие и ожесточенные мысли поэта. После нарисованной картины «публичного кладбища» шло исповедальное признание-поэта:

Такие смутные мне мысли все наводит, Что злое на меня уныние находит. Хоть плюнуть да бежать…

Многого стоит это признание. Не только умом, но и сердцем понимаем мы, какой ценой был выстрадан Пушкиным идеал жизни. Читая это стихотворение, понимаешь и то, почему Пушкин запретил хоронить себя на публичном кладбище столицы, завещая отвезти его в края родимые, в милую его сердцу Псковщину…

На той же эмоциональной волне доверительности осуществляется и переход к другой теме, к другому образу. Оттого шестистопный стих разрывается на две равные части, которые соединены контрастно:

Хоть плюнуть да бежать… Последний полустих задает тональность второй части стихотворения, главным в ней оказывается слово-сигнал — любо. Поэту любо — Осеннею порой, и вечерней тишине, В деревне посещать кладбище родовое, Где дремлют мертвые в торжественном покое. Там неукрашенным могилам есть простор; К ним ночью темною не лезет бледный вор; Близ камней вековых, покрытых желтым мохом. Проходит селянин с молитвой и со вздохом; На место праздных урн и мелких пирамид. Безносых гениев, растрепанных харит Стоит широко дуб над важными гробами. Колеблясь и шумя…

Образ деревенского кладбища строится полемически по отношению к образу публичного кладбища. Здесь «дремлют мертвые» — там «гниют все мертвецы столицы», здесь «неукрашенные могилы» — там «нарядные гробницы»… И самое главное — там исполненные надменной гордости памятники, «праздные урны», «пирамиды», «безносые гении», здесь только могучий «дуб над важными гробами».

Сделанный поэтом выбор сказывался не только в лексике, в полемичности образов, но полнее и глубже всего в преодолении идеи смерти, то есть изначального смысла понятия «кладбище». На публичном кладбище разгул смерти, разрушения, гниения, на деревенском — смерти нет, здесь даже мертвые — «дремлют в торжественном покое», здесь победа вечной жизни природы, воплощенной в мощно раскинувшемся дубе, который стоит, но весь в движении, стоит, «колеблясь и шумя»…

В лирике Пушкина, замечал Герцен, «биография его души». Стихотворения цикла открывали новую страницу биографии души поэта, преступившего самый важный рубеж своей идейной жизни. Исполненный огромной силы и выразительности образ вечно живой жизни народного мира был дорог, люб и нужен поэту. С ним связывал он будущее России.