Байрон в творческой концепции Тараса Шевченко

Европейский романтизм, ярчайшими представителями которого являются Байрон и Шевченко, был не просто литературным направлением, а направлением, которое возникло полно в эстетично-художественной сфере. Он был движением, которое охватило разные сферы не только искусства, жизни, а и духовной культуры вообще, проявляясь в них с такой же интенсивностью, как и в литературе, музыке или живописи.

Исследователи единодушно подчеркивают, что романтизм как система видения мира возник из «обновления подхода литературы к человеческой личности», из неудовлетворения действительностью, которое характерно для переходных эпох. Романтики стремились к непосредственному воспроизведению сути жизни и пренебрегали фактами и внешним видом вещей как искажение истин.

Как справедливо заметил Д. Наливайко, проблема изучения творчества Шевченко в европейском контексте «возникала постепенно, еще при жизни поэта, по мере того, как его поэзия приобретала все большей силы и размаха, превращаясь в выдающееся литературное явление, примечательное не только на национальном фоне». Исследователь указывает также на ученых Украины, которые начали это направление, — О. И. Билецкий, Е. П. Кирилюк, Г. Д. Вервес, В. В. Верхушечная, Я. М. Погребенник и др.

Украинский романтизм, несмотря на органическую и широкую поэтизацию в нем фольклорных начал, было бы, тем не менее, ошибочно трактовать как сферу, которая существовала будто бы как целиком независимая от общеевропейского культурного контекста и опиралась исключительно на фольклорные основы. В силу определенной типологии Украину можно, например, сравнить с Шотландией Вальтера Скотта: как те шотландские рыцари, боролись за национальную независимость и украинские казаки.

Яркий период украинского казачества обогащает польскую и русскую романтические литературы. Романтическую идеализацию казачества Шевченко мог найти у русских писателей — «в произведениях Рылеева и в повести «Тарас Бульба» Н. В. Гоголя, причем «голос в основе украинской казацкой истории прозвучал из уст «северного» декабриста Рылеева, в его поэзиях на украинские темы».

Рецепцию байронизма в Украине нельзя понять без осознания роли литературных посредников, которыми объективно выступили русская и польская литературы. К сожалению, уже лишенный в конце XVIII ст. собственной интеллигенции, украинский народ превратился на «неполную нацию», которой должна была отвечать «неполная литература». Неполнота эта оказывалась, в частности, в том, что в Украине просто не хватало литераторов, которые могли бы читать Байрона в оригинале. Шевченко, в частности, в совершенстве владел, кроме русского и польского языков еще и французским. Байрона же он должен был знать через посредничество Мицкевича, Пушкина или Лермонтова (кстати, любимый стих Шевченко «Умирающий гладиатор» Лермонтова был «свободным перепевом» нескольких строф поэмы Байрона «Чайльд-Гарольд»). О. Конисский упоминал о встрече Ф. Черненко с Т. Шевченко, который «… хорошо знал произведения Байрона и Шекспира, штудировал их пристально и часто говорил цитатами из них» . О. Афанасьев-Чужбинский отмечал: «К Мицкевичу ощущал какое-то особое влечение. Зная Байрона… из… русских переводов, Тарас Григорьевич художническим чувством угадывал величие мирового поэта.

Но, читая прекрасные переводы Мицкевича из Байрона, он всегда приходил в восхищение особенно от «Доброй ночи» от «Чайльд Гарольда» …». С. Павлычко также отмечает: «Бесспорно, Шевченко знал произведения Байрона из русских, польских и французских переводов. В его письмах встречаем упоминания о Байроне, о переводе Жуковским «Шильенского узника», о Мицкевиче перевод отрывков «Паломничества Чайльд-Гарольда». Добавим, что непосредственно был ознакомлен Шевченко и с переводом десяти «Еврейских мелодий» Байрона, выполненными Г. Костомаровым. Известно, что у Шевченко не было таинственного, демонического героя в духе восточных поэм Байрона или легкомысленного и чувствительного героя в стиле «Дон Жуана». Поэзия Шевченко, в которой, вопреки ее самобытности, выразительно ощущается «байроническое начало», всем своим идейно-эстетичным порядком отрицает взгляд на украинского поэта как на покорного ученика «старших коллег».

Методологическую ценность имеют мысли Е. Маланюка, который отмечал органическую связь Шевченко с национальной почвой: «Романтизм Шевченко с какой-то античной простотой никогда не отрывается от земли, от Украины». И действительно, характерной для байронической традиции «загадочности» и «таинственности» у него почти нет (кроме «Наймички»).

Так или иначе, Шевченко был «бунтарем» в той гигантской области, которая носит название романтизм, беря существо, смысл и значения этого слова в истории культуры наиболее широко. «Когда-то в не очень удачной, так как написанной по-русски, своей поэме отталкивался он довольно иронически от Байрона. С той парадоксальностью, которую определяет настоящая жизнь, можно утверждать, что при целой непохожести их — линия, которая совмещает имя Байрона с другими романтиками на востоке Европы, наиболее просто и непосредственно идет именно к Шевченко, а не к Пушкину или к Лермонтову».

К наследию Байрона Шевченко относился довольно скептически, в частности через художественную условность, неконкретность байронического «возражения действительности»:

…Он не толковал Своих вседневных приключений Как назидательный роман; Не раскрывал сердечных ран, И тьму различных сновидений, И байронический туман Онне пускал…

Но именно личность Шевченко снова же таки вынуждает задуматься над ролью творческого индивидуума как движущего начала культуры, над сложностью и опосредованностью резонанса байронизма как живого фермента творчества Кобзаря.

В огромном заделе Шевченко бросается в глаза наличие типичных байронических мотивов: критическое отношение к национальной жизни как к идиллии, титаническое богоборчество, поиск героики, раздумья над местом и ролью поэта в обществе. Нетрудно понять, что это — типично романтический комплекс проблем, который возникает в кризисной ситуации расщепления поэтического сознания и традиционной культурной аксиологии, отказа от культурного кода, который составлялся столетиями. И в трактовке этих проблем еще остается много неясного, так же как и «литературный этикет» прошлых лет не оказывал содействия полному освещению данных проблем.

Существует мысль, что проблема рецепции произведений Байрона в Украине исследована довольно полно, но речь идет преимущественно о переводах Байрона. Примеры этой рецепции — это не осуществленное до конца исследования П. Филипповича в 20-е годы, который, в частности, отметил влияние на Шевченко «Каина» и вообще байронической поэмы, ее «кровавых эффектов и мелодраматичности» и рукопись диссертации Д. Кузика (1977г.), который «дает почти исчерпывающую характеристику и скрупулезный анализ всех переводов произведений Байрона, осуществленных в XIX столетии» — все же оставляют пространство для изучения восприятия байронизма Шевченко, не только относительно перевода, а и интерпретации.

Отмечено здесь также и основательное исследование С. Павлычко («Байрон», 1989), в котором определены возможные «сильно трансформированные влияния» на Шевченко со стороны Байрона, но все же этот момент не был здесь объектом пристального внимания: данной проблеме у С. Павлычко посвящены лишь две страницы. Из этого явствует актуальность анализа исследуемого явления, как объединение в наследии Кобзаря революционных мотивов (как правило, в духе «русского Байрона») с мотивами молитвы и примирения разногласий.