Баллады Гете и Ф. Шиллера

Баллады Гете «Фульский король», «Лесной царь», «Кладоискатель», «Коринфская невеста» и другие написаны в традициях страшной сумрачной баллады. Их источниками послужили античные мифы и средневековые предания. В балладах Гете непременно присутствует что-то загадочное, поучительное, страшное, реже — смешное. Обнаженность чувств, столь характерная для фольклорных произведений, — важное свойство баллад.

Возлюбленная в «Фульском короле» не забыта до самого смертного часа. В «Лесном царе», в «Крысолове», в «Коринфской невесте» Гете передает ощущения ночных страхов. Таинственное, потустороннее, не мыслимое, но явственно ощущаемое, губительно вторгается в жизнь. А баллада «Ученик Чародея» — смешная, по-детски озорная, автор заставляет безудержно хохотать над незадачливым волшебником.

Фантастическое и маловероятное, страшное и смешное всегда пронизывает четкая мысль Гете. В «Коринфской невесте» поэт осуждает христианский аскетизм. Преступление совершено родителями коринфской девушки, которую они во исполнение обета, данного богу, обрекли на монастырское затворничество и смерть. Гете всюду и всегда утверждает земные радости; ни кладоискательство, ни ворожба не принесут счастья.

В балладах Ф. Шиллера явственно проступает еще одно своеобразное качество жанра: баллада — драма в миниатюре. В балладах «Перчатка», «Водолаз» (Жуковский перевел ее под заглавием «Кубок»), «Ивиковы журавли» автор сначала детально воспроизводит сценическую площадку, где вот-вот начнется действие, затем поименно или только по званию представляет всех участников предстоящего события. Происшествие становится кульминацией истории, а затем следует поучительная развязка. Баллада заставляет не только пережить рассказанное, но и задуматься над происшедшим. Мораль в балладах чужда однозначной дидактики, как это имеет место в басне, вывод не подсказан читателю, его извлекает каждый сам.

Так, в балладе Ф. Шиллера «Ивиковы журавли», созданной на основе древнегреческой легенды, проводится мысль о неотвратимости возмездия за совершенное злодейство. Если нет среди людей свидетеля содеянного, то сама природа становится обвинителем, а преступник непременно выдаст себя.

Никто не вправе подвергать жизнь героя рискованному испытанию, тем более нельзя дважды искушать судьбу — таков очевидный итог баллады «Водолаз», написанной по мотивам средневековых немецких легенд. Правитель автором обвинен в жестокосердии, а пучина вод изображена в рассказе отважного юноши удивительно конкретно и вместе с тем загадочно.

Точно также и в балладе «Перчатка», сюжет которой заимствован из хроник придворной жизни французского короля Франциска I, жизнью возлюбленного прекрасная дама играет, но в ответ герой, совершив подвиг, дерзит ей отнюдь не куртуазно. Напомним, что эту балладу переводил не только В. А. Жуковский, но и М. Ю. Лермонтов.

В балладе «Поликратов перстень», сюжет которой взят у древнегреческого историка Геродота, удача прочно срослась со всеми помыслами правителя Самоса, но чем больше побед, тем страшнее собеседнику, который при последнем радостном известии поспешно покидает счастливца. Шиллер исподволь внушает мысль, что судьба переменчива, а вслед за удачами и победами неотвратимо наступают бедствия.

Сохраняя, подобно Бюргеру и Гете, эпическое повествовательное начало в балладе, Шиллер усиливает драматизм, шире использует диалог, прибегает к ремаркам, соблюдает композиционную структуру драмы.

В. А. Жуковский нередко по сути создавал «балладу баллад»: Гете и Шиллер перерабатывали уже известные баллады, — русский поэт переиначивал баллады, созданные великими немецкими поэтами. В этом сказывается жанровая природа баллады, которая в разные эпохи различными авторами переписывается заново. Так, Гете в «Лесном царе» создал свою вольную обработку датской народной баллады. Жуковский вослед Гете сочинил самобытную версию истории, ставшей популярной благодаря немецкому поэту.

Жуковский не стремился быть педантично точным, в его строфах немало вольностей. Сравнив перевод «Лесного царя» с оригиналом и обнаружив множество отступлений от гетевского текста, Марина Цветаева, тем не менее, сделала вывод: «Вещи равновелики. Лучше перевести Лесного царя, чем это сделал Жуковский, — нельзя. И не должно пытаться. За столетие давности это уже не перевод, а подлинник. Это просто другой Лесной царь. Русский Лесной царь — из хрестоматий и страшных снов». Восхищенная оценка переводческого шедевра Жуковского абсолютно справедлива.

Следует напомнить, что из английских поэтов, помимо В. Скотта, Жуковский перевел баллады Р. Саути «Адельстан», «Варвик», «Доника» и «Балладу, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди». Прибегая к русификации имен и реалий, поэт создавал предпосылки возникновения русской баллады, основывающейся на русском национальном историческом материале. Чуждый буквализма, Жуковский всякий раз превращался в соавтора переводимого автора. Частный пример раскрывает общую закономерность развития и распространения жанра баллады.