Чехов — это Пушкин в прозе

«Чехов — великий писатель русской классики — принадлежит всем нам! И не только по тому, что его произведения давно переведены на многие языки народов мира, Чехов создал замечательные образы простых людей, которых можно найти всюду, в любой стране. Чехов любил людей, он мечтал о том времени, когда исчезнут мрак, невежество, пошлость и настанет счастливая жизнь. Прошло несколько лет, и мы видим, что дети и внуки вашей родины поняли Чехова, Это они построили у себя счастливую жизнь; они хотят, чтобы счастье и согласие воцарились на земле. Чествуя память Чехова, мы еще глубже проникаемся твердой уверенностью в то, что культура и цивилизация будут расцветать на всей земле в обстановке мира, который мы построим».

Изабелла Блюм 1954г. Бельгия Что же больше всего привлекало читателей в творчестве Чехова? Прежде всего — ощущение необыкновенной правдивости изображаемого и своей сопричастности к этому. Современники Чехова увидели в его книгах себя, своих знакомых, жизнь своего города — такую знакомую, обыденную и в то же время страшную засасывающей пошлостью, сытностью, бездуховностью. Все современные исследователи, характеризующие творческий метод писателя, обязательно упомянут, что его реализм «отточен» до символа.

Эту особенность творчества Чехова — умение добиваться необычайной силы обобщения, не теряя бытовой силы достоверности, — почувствовали уже первые читатели. Чехов в своих повестях и рассказах держался объективности повествования, не выявляя прямо авторского отношения к изображаемому. Его персонажей трудно было отнести к привычным категориям положительных или отрицательных героев. Все средства художественной выразительности были мобилизованы писателем для того, чтобы показать жизнь во всей сложности, и избегая назидательности, прямолинейности.

При этом Чехов рассчитывал на читателей думающих, способных к самостоятельным наблюдениям и выводам. Многие из современников, верно, уловили и поняли его новаторскую смелость. Книги Чехова были поистине «беспокойными», они будили совесть, заставляли пересматривать многие привычные представления, сопоставлять литературу с собственными жизненными наблюдениями, и многие читатели были благодарны художнику за это. Студент Н. А. Жиль, утверждал, что именно духовное общение с Чеховым «пробуждает лучшее, дремлющее в нас возможности, которые без этого общения обречены на бездействие» Однако бывали случаи, когда приглушенность авторского голоса и сложность, объемность чеховских образов вызвали недоумение у читателей, и они требовали у автора объяснений. Так реальной ситуацией, заставившей Чехова обратится к темам и идеям Толстого — моралиста и философа, выявление жизненных и литературных источников чеховских сюжетов, а также сопоставление редакций этих рассказов поможет уточнить наши представления о первом этапе творческих взаимоотношений двух художников слова.

Многие выводы Толстого о путях переустройства жизни были оценены в процессе тех лет как сугубо консервативные, общественно вредные и послужили основанием для ожесточенных нападок. Прежде всего — мысль о том, что злу надо противиться не злом, а добром «непротивление злу насилием»; во — вторых, теория нравственного самоусовершенствования: отказ от материальной помощи просящему и проповедь милостыни духовной; в — третьих, призыв к опрощению; в — четвертых, отрицание современного научного и технического прогресса; в — пятых, признание как главной и основной обязанности за женщиной — материнства, а за мужчиной — физического труда. Мысли Толстого о непротивлении злу силой были встречены критиками с иронией. Они не замечали, что для Толстого противиться злу добром — это идеал и как всякий идеал оно недостижимо, но к нему надо стремиться, чтобы не увеличивать насилие и зло на земле.

Особенно резким нападкам подвергались суждения Толстого о женском труде, о том, что воспитать душу человека — главное призвание женщины. Какова же была позиция Чехова в этой литературной полемики? Рассказ Чехова «Сестра», явно полемичен. Образ героя рассказа — критика Лядовского, вызывает ряд ассоциаций с фигурами Скабичевского, Михайловского. Лядовский «вел в газете еженедельный критический фельетон». » Борьба за правду и право — вот девиз человека, выступившего на общественную арену»; » Неужели думают добиться истины, не говорим уже правду, устранив вдохновение, воодушевление высшими идеалами человечества!».

Тон и смысл этих статей, их пафос, общие, избитые фразы проступают в фельетонах и речах чеховского героя. » Это » пишущий «, к которому очень идет, когда он говорит: » Нас немного! » или: «Душно живется, враг сильнее нас, но что за жизнь без борьбы? Вперед! «. Вера Семеновна думает, что причина нерешенности вопроса о непротивлении — в робости человеческого мышления: «Мне кажется, — говорит она, — что современная мысль засела на одном месте и слишком приурочила себя к оседлости. Она вяла, робка, боится широкого, гигантского полета, как мы с тобой боимся взобраться на высокую гору «. Читатели пытаются определить эту особенность чеховских героев чуждых романтической идеализации и обличительной прямолинейности, в герое «отразился ненормальный и нравственно — искалеченный век», но автор «умело заставляет» полюбить его; героиня много и хорошо работает, но суха и педантична; «жутко» и «жалко» «бедного, одинокого, черствого душой человека» — сочетание, казалось бы, несовместимого.

Приведенные сопоставления чеховского текста и русской периодики 1886 г. убеждают, что «Сестра» — злободневный, полемический рассказ. Цель его — защита «Толстого — человека», что вовсе не означает солидарности с его учением. Вера Семеновна говорила брату, что такие вопросы, как непротивление, решились бы сами собой, если бы мыслящие люди » не были узкими, предубежденными рутинерами. … Естественные науки могут дать тебе ключ к разгадке!

Из них ты узнаешь, например, что инстинкт самосохранения, без которого невозможна органическая жизнь, не мирится с непротивлением злу, как огонь с водой…». Спор сестры с братом — это преломленное отражение споров критиков с Толстым. Родство спорящих — в непонимании предмета спора. Следующий рассказ Чехова на тему о непротивлении злу — «Встреча «, по сюжету напоминает легенду Толстого » Крестник «, где праведник побеждает разбойника жалостью и любовью.

У Чехова эпиграф настраивает на отрицание того, что может пробудиться что — то человеческое в воре Кузьме; » . . . нос и уши поражали своей мелкостью, глаза не мигали, глядели неподвижно в одну точку, как у дурочка или удивительного, и. . . вся голова казалась сплюснутой с боков, так что затылочная часть черепа правильным полукругом сильно выдавалась назад «. После кратковременного испуга вор Кузьма, которого не наказывает обворованный им Ефрем, ведет себя по — прежнему: лжет, хвастает и т. п. Между тем, так называемые » бесфинальные» завершение повестей, рассказов, пьес Чехова 90 — 900- х годов были также своеобразным способом стимулировать активность читателя — автор не давал готовых решений, а заставлял его вместе с героем духовно прозреть и прийти к мысли о необходимости » перевернуть» свою жизнь. Еще 1890 г. Чехов, отвечая на упрек в «объективности», писал: «Конечно, было бы приятно сосчитать художество с проповедью, но для меня это чрезвычайно трудно и почти невозможно по условиям техники». За последующие десятилетие изменилось в чем — то мировоззрение писателя, совершенствовалась «техника «, но он до конца остался верен принципам своего сдержанного, внешне объективного тона, находя различные формы выявления авторского отношения, роль детали, внутренняя ирония и т. д. не прибегая нигде к проповеди, прямому обращению с ней к читателю. Чехов, до конца остался в рамках строгого реалистической объективной манеры, не отошел от задачи — показывать жизнь Ии человека такими, каковы они есть в действительности.

Он не принимал романтического пафоса и романтизацию действительности у писателей — народников. И в то же время Чехов в самые последние годы своей жизни ощущал потребность » поймать… бодрые настроения», охватывающей широкие круги русского общества в начале 900 — х годов, ввести в свое творчество новые образы и картины. Может быть, никогда так остро не ощущается трагедия безвременной ранней смерти Чехова, как при чтении адресованных ему писем читателей, когда особенно понимаешь, что из жизни ушел, накануне нового этапа своего творчества, большой и нужной людям художник.