Читаем Чехова
Заметки о работе Летней школы для учителей литературы
Ни для кого уже не секрет, что сегодня Чехов выпал из круга активного чтения. Впрочем, не только он, но и вся русская классика XIX века. В Таганроге, городе, который в общем культурном сознании самой первой ассоциацией до сих пор был связан с Чеховым, где есть не один, а несколько чеховских музеев, в городской библиотеке, носящей конечно же имя классика и расположенной, кстати, в здании, построенном по проекту друга Чехова, всемирно популярного Ф. О. Шехтеля, по году, как мне сказали сотрудники, читатели не спрашивают «Чехова». Даже студенты.
Такая же ситуация и в других городах и весях. А преподаватели, как школьные, так и вузовские, хорошо знают, сколь труден Чехов и сегодняшним школьникам, и студентам-филологам. Не понятен, не интересен.
Так что в исходном импульсе проекта проведения Летней школы на базе музея лежало желание Что-то делать, чтобы, во-первых, разобраться в ситуации, во-вторых, по мере сил, ее изменить. Ведь нелюбовь, неинтерес к тому или иному писателю, вырастая из разных источников, закрепляется, как все хорошо знают из собственного опыта, чаще всего школой. Как ею же, если повезет, и преодолевается.
Два года назад на ялтинских Чеховских чтениях Чеховская комиссия провела круглый стол на тему «Чехов читаемый и/или изучаемый». Перед этим аналогичный круглый стол инициативой нескольких членов Чеховской комиссии состоялся в Таганрогском литературном музее Чехова. Там был поставлен почти невозможный в отношении Чехова вопрос: почему перестали его читать и что нам, изучающим Чехова, делать в этой новой реальности?
Круглый стол в Ялте прошел столь же шумно, сколь и сумбурно. И все же тогда, что было очень важно, мы услышали вопросы, обращенные непосредственно к самим себе. Кому мы адресуем плоды своей ученой деятельности? Что она меняет в этом мире?
Кто придет на смену сегодняшним чеховедам, если вообще придет, — ведь будущие филологи и гипотетические чеховеды сначала учатся в школе? Нужны ли школе — и доходят ли до нее — те филологические истины, которые мы по крупицам в меру сил своих добываем, или суждено нам оставаться чем-то вроде средневекового ордена?
C вопросов мы начали и работу Летней школы в Мелихове. В первый день мы раздали учителям ознакомительную анкету и предложили им ответить на следующие вопросы:
1. Как бы Вы охарактеризовали свое отношение к Чехову?
2. В чем, с Вашей точки зрения, трудность в понимании Чехова у сегодняшнего школьника?
3. Какие произведения Чехова Вы хотели бы видеть в школьной программе и какие бы не хотели?
4. Какие литературоведческие работы о Чехове были Вам наиболее полезны и интересны и какие бы из них Вы посоветовали почитать Вашим коллегам?
На первый вопрос все без исключения ответили, что Чехов — их самый любимый писатель. Правда, ответы были выдержаны в стилистике клише учебных и методических пособий сорока-тридцатилетней давности. Тех самых, в каких не одному поколению школьников запоминались на всю жизнь главные «признаки» писателя, за которые мы были обязаны его любить, — за лиризм… за реализм… за то, что правдиво показал жизнь обыкновенного человека…
Ответ на второй вопрос был столь же единодушен: у поголовно любящих великого русского писателя учителей ученики его не воспринимают. Сегодняшний среднестатистический школьник остается глух к лиризму, совершенно не волнует его чеховский реализм, «до фонаря» эпоха, в которой Чехов жил и которую — никуда от этого не уйти — художественно воссоздал . Не знает и знать не хочет он, кто такие средние интеллигенты, которых изображал Чехов, и «обычная жизнь», которую они вели, и сами эти «обыкновенные люди», и проблемы их очень скучных, с его точки зрения, историй от него так же далеки, как Марс.
В общем, можно только посочувствовать учителям, у которых не получается донести любовь и интерес до своих нелюбопытных и ленивых подопечных — им трудно, но, согласитесь, не менее трудно и этим ленивым и нелюбопытным, для которых «проходимый» классик оказывается никак и ничем не связан с опытом собственной жизни. А ведь из науки психологии известно, что понимание и усвоение происходит только тогда, когда две трети получаемой информации хоть как-то знакомо и вызывает ассоциации с собственным опытом, тогда и незнакомая треть начинает присваиваться, переживаться и становится Личным знанием. В этом, между прочим, зерно любой личной методики, если она действительно направлена на то, чтобы пробудить в сегодняшнем школьнике потребность читать классику вообще и нашего классика в частности.
Подавляющее большинство учителей сталкивается с тем, что труднее всего в старшем звене школы дается понимание пьес. А в среднем звене школы оказывается непонятен юмор раннего Чехова. Невнятен сегодняшним школьникам и смысл подтекста, и функция художественной детали, то есть то, что должна помочь понять именно школа, а точнее — вполне конкретный учитель. Совершенно очевидно, что в старших классах современный школьник продолжает не понимать то, чему должна была учить его с первого класса школа, — что художественный язык отличается от обыденного, бытового. Он, современный школьник , видимо, ни разу не озадачил себя вопросом: а зачем такой язык вообще нужен человечеству и ему самому как его представителю?
То есть зачем читать? В частности, и непонятного Чехова?
В се это, разумеется, касается не одного Чехова, а классики вообще, а еще шире — процесса чтения и уж совсем широко — языковой культуры общества, его языкового самоощущения и самосознания, уровень которого упал до опасной отметки. Но возникает вопрос: а сами учителя литературы часто ли задают самим себе эти вопросы? Да и мы, ученые, поставив на поток изучение чеховской поэтики и соревнуясь в «прикольности» своих интерпретаций, способствуем ли своими опусами пониманию, зачем все это нужно?
По поводу того, что из произведений Чехова педагоги хотели бы видеть в программе и чего, наоборот, не хотели, почти все единодушно ответили, что не хотят «проходить» «Палату № 6», «Спать хочется», «Степь», «Лошадиную фамилию» — их ученики не воспринимают. В том же, что, наоборот, хотели бы, угадываются прежде всего собственные читательские предпочтения — здесь «Душечка» , «Студент» , «Дама с собачкой» , «Черный монах» , «Дядя Ваня» , «Чайка» , «Вишневый сад» , «Ионыч» , «Цветы запоздалые» , » Мальчики» , «Толстый и тонкий» , письма Чехова , «Три года» , «Человек в футляре» , «Пропащее дело» , «Тоска» , «Крыжовник» , «Драма на охоте» , «Остров Сахалин» , «Хамелеон» , «Степь» , «Скрипка Ротшильда» , «Мужики» , «Попрыгунья» , «Учитель словесности» , «Жалобная книга» , «Смерть чиновника» , «Хирургия» , «Человек в футляре» , «Лошадиная фамилия» .
Но почему тогда, будучи более или менее свободными в выборе хотя бы прозаических чеховских текстов, учителя не могут объяснить сегодняшним ученикам, зачем им знать и чувствовать, что такое тоска, когда не с кем поделиться бедой, кроме лошади? Что происходит перед смертью в темной душе такого безъязыкого существа, как Яков из «Скрипки Ротшильда»? И что в самом деле за проблема у Гурова и Анны Сергеевны?
Зачем понимать, как создается впечатление, как все это «закладывается» в текст? Зачем учить человека «благородному страданию», о котором говорил Версилов в «Подростке» у Достоевского, «когда мысль не пошла в слова»? «Только дурак всегда доволен тем, что сказал». В общем, зачем и как учить культуре словесного выражения? А чему, как правило, учат школьные словесники?
Я не спрашиваю — как, а хотя бы для начала — чему?
В ответе на вопрос о наиболее полезных для учителей литературоведческих работах о Чехове были названы такие фамилии: Бердников , Паперный , Ермилов , Лакшин , Чудаков , Громов , Турков , книга «Чехов в школе» , Катаев , Кузичева .
Этот странный разброс говорит о том, что, скорее всего, названы авторы, книги которых есть в школьной или личной библиотеке учителя. Другой литературой учитель, видимо, не пользуется, не ищет ее. Ограничивается методическими рекомендациями.
Конечно, книги дороги, книг в области, в небольших городах не купишь, но все это по большому счету — отговорки. В провинции, в глубинке, много по-настоящему образованных учителей. Как-то же им удается поддерживать свой филологический уровень?!
В трети анкет вместо ответа на этот вопрос вообще стоял прочерк. Никто — заметим — не назвал самих работ. И, упоминая, например, фамилию А. П. Чудакова, отвечавшие на анкету, вне всяких сомнений, имели в виду изданную в издательстве «Просвещение» его книгу «Чехов. Книга для учащихся», а не «Поэтику Чехова» или «Мир Чехова».
Эти книги и по сей день остаются для учителя закрытыми.
Не следует ли подумать обо всем этом всерьез?
Читаем Чехова