Цветопись в поэзии С. А. Есенина

Цветопись в поэзии Сергея Есенина Как рождается поэт? С чего начинается «пробуждение творческих дум»? С красоты, не увиденной другими?

С радостного удивления перед открытием неведомого и чудесного? С душевной ранимости и сострадания всем горестям и «слезам людским»? Кто знает? Но без умения видеть мир по-своему, без способности сопереживания, без впечатлительности и искренности нет поэта. «Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радовался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов» .

Так начинался Сергей Есенин. И глаза, и уши поэта жадно впитывали в себя многоцветный, многозвучный мир: внешние зори, бешеный рев вьюги, запах смолистой сосны, песня тальянки, копны свежие и рыжие стога, горластые гуси и черная глухарка с ее заунывным карком… В 1905 году Блок написал статью «Краски и слова», где сетовал, что современные писатели не обращают внимания на зрительное восприятие.

Тоска по цвету была реакцией на символизм, который становился все глубокомысленнее. Блок предсказывал появление поэта, который принесет в русскую поэзию русскую природу со всеми ее «далями» и «красками». Этим поэтом стал Сергей Есенин.

Первых своих читателей молодой поэт пленил тем, что как бы повел их по забытой ими земле, заставляя всматриваться в ее красоту и вслушиваться в ее звоны и тишину. «Я покинул родимый дом, голубую оставил Русь» — Есенин залил родные пейзажи голубизной, стремясь показать нам просторы Родины. Впечатление синевы Есенин создает настойчиво и последовательно: «В прозрачном колоде заголубели долы», «летний вечер голубой», «синяя вьюга». Голубой цвет — это любимый цвет Есенина. И совпадение это, очевидно, неслучайно, так как синий цвет «голубой» считался цветом символическим, «божественным». А когда надо предать пейзажу звучность, Есенин употребляет малиновую краску: «О Русь — малиновое поле и синь, упавшая в реку».

Правда, пользуется он ею редко и бережно, словно бережет эффект «малинового звона». Чаще заменяет малиновые «земли» менее изысканными — рябинно-красными: «Покраснела рябина, посинела вода». Очень характерно для поэта и пристрастие к желто-золотому. В этой гамме выдержаны все его «автопортреты». И это не случайно.

В образе, запертом на замок тайного слова его «языческой» фамилии, образе, который расшифровывался как осень — есень — ясень — весень, Есенин видел как бы указания на свое предназначение в мире. И поскольку молодому Есенину его судьба видится в «золототканом цветении», то, естественно, акцент делается на значении весень: желтая, осенняя появляется редко, мельком, а там, где не обойтись без желтого, он употребляет, не жалея, золота: «Луна над крышей, как злат бугор», «Не снились реки златых долин», «Где златятся рогожи в ряд», «Лижут сумерки золото солнца…», «Хвойная позолота», «Зелень золотистая». Нет ни увядания, ни смерти, осень — золотых дел мастер -» златит холмы».

Увядающие листья приравниваются к плодам , и тем самым снимается пронзительность «тоскования», с которым у зрелого Есенина связано переживание и изображение умирающей природы. Но каждый раз, когда в ранних, еще веселых и легких стихах звучит мотив «погибшей души», в перламутровую, ясеневую «свежесть» врывается горький желтый цвет: Весной и солнцем на лугу Обвита желтая дорога, И та, чье имя берегу, Меня прогонит от порога. Желтая дорога — дорога в никуда. Желтая, потому что замкнулся жизненный круг, окончен жизненный цикл — от зимы до осени, — по желтой дороге возвращаются: умирать… Желтая, несмотря на то, что обвита весной и солнцем!

Есенин доказал, что цветовой образ может быть «тучным»; с помощью слов, соответствующим краскам, поэт сумел передать самые тончайшие эмоциональные оттенки души. Чаще всего один из основных цветов Есенина, красный или желтый складывается из множества оттенков: рыжие щенята, ржаной закут, злотые глаза — в «Песне о собаке», багряные кусты, алый сок ягод, розовый закат — в «Не ходить, не мять в кустах багряных..». Я считаю, что есенинский пейзаж не только свеж и ярок, он еще и пахнущий и звучащий. Запахи у поэта так же вещественны, как и краски.

Есенин создает как бы «букеты» запахов, крепость которым придают запахи, простые и сильные, почти грубые: «рыхлыми драченами», «укропом вялым», а своеобразие — наличии медовой доминанты — «пьяный пах медовых сот». Есенин угадывает медвяное и в запахах вроде бы вовсе не медовых: остром — осиного гнезда , резком — мужичьего пота . Даже в той сложной смеси, в том воздушном настое который так специфичен для православной церкви, Есенин улавливает этот древний, языческий запах: «Литии медовый ладан», «Пахнет яблоком и медом по церквам твой кроткий Спас». Картина будет неполной, если не обратить внимания и на есенинские «обонятельные» метафоры: «Хлебной брагой льет теплынь», «запах трав от бабьей кожи», «запах меда от невинных рук». Доступны поэту и оттенки звука, которые недоступны обычному слуху: «Звенит, как колос, с земли растущий снег», «звон надломленной осоки».

Почти в каждом стихотворении Есенина слышны звоны. Цвет. Запах. Звук.

Живая, празднично — яркая, сверкающая цветами всех переливов русская жизнь — все это Есенин принес с собой, как бы олицетворив то самое «стремление к разрыву с отвлеченным», которое Блок считал спасительным для русской поэзии.