Достоевский — гениальный читатель

В прошлом номере мы рассказали о новых лауреатах литературной Премии Александра Солженицына — А. А. Зализняке и С. Г. Бочарове. Там же был представлен труд Андрея Анатольевича Зализняка — исследование «»Слово о полку Игореве»: Взгляд лингвиста».

Сегодня у нас в гостях Сергей Георгиевич БОЧАРОВ, выдающийся литературовед, обладающий неповторимым аналитическим инструментарием, в котором неразрывно едины научная определенность и четкость, художественная красота изложения, словесная гармония как значения, так и звучания.

Давний и всегда желанный автор «Литературы», Сергей Георгиевич любезно откликнулся на нашу просьбу и предложил свою новую статью.

Это не только увлекательнейшее профессиональное чтение, но и блистательный пример умения открывать новое в знакомом. Научиться этому очень сложно, но поучиться вполне под силу.

Это слово о Достоевском как гениальном читателе было сказано замечательным русским филологом, работавшим в эмиграции, в Праге, Альфредом Бемом. Там, в Праге, он в 1933 году напечатал статью с таким названием — «Достоевский — гениальный читатель» Несколько слов в пояснение избранного начертания фамилии: Бем, а не Бем. Вероятно, с учетом немецкого ее происхождения, правильнее было бы все же писать и произносить Бем, но, по свидетельству С. Г. Бочарова, даже в Чехии, где жил ученый, его фамилия звучит как Бем. — Ред.

Федору Достоевскому 23 года, и 24 марта 1845 он шлет письмо брату Михаилу . «Бедные люди» уже почти написаны, но еще никому не известны, гениальный писатель еще никому не известен, а гениальный читатель уже рассказывает о себе. Он пишет брату: «Ты, может быть, хочешь знать, чем я занимаюсь, когда не пишу, — читаю. Я страшно читаю, и чтение странно действует на меня.

Что-нибудь, давно перечитанное, прочитаю вновь и как будто напрягусь новыми силами, вникаю во все, отчетливо понимаю, и сам извлекаю умение создавать».

Он Страшно читает — это сильное слово передает температуру того состояния, в котором он находится и в котором чтение и «создание», творчество смешиваются и почти совпадают, переходят одно в другое. Он читает как аналитик, почти как литературный критик , и в чтении напрягается новыми силами и — главное — извлекает умение создавать. Страшное чтение описано здесь как необходимое творцу возбуждение — и такова его декларация на всю жизнь. Эта-то беспримерная литературная возбудимость писателя Достоевского и будет названа его свойством гениального читателя.

А в романе, который уже почти написан, в первом его романе, чтение становится центральным событием и основной интригой в литературном дебюте нового автора.

Все это помнят: автор «Бедных людей» заставляет своего героя, бедного чиновника, пережить не совсем ему привычные состояния. Автор заставляет героя прочитать подряд повесть Пушкина и гоголевскую «Шинель» и подробно высказаться о своих читательских впечатлениях. Автор ставит литературный эксперимент: он приобщает бедного героя к высокой литературе и делает это в собственных авторских целях. «Шинель», в отличие от Пушкина, вызывает у Макара Девушкина человеческий протест — и это нужно писателю Достоевскому.

Девушкин — примитивный читатель, и он читает повесть Гоголя не как художественное произведение, а как прямой репортаж о его собственной бедной жизни, которую «подсмотрели» и тем его оскорбили. Но этого примитивного читателя можно также назвать экзистенциальным читателем, который узнает себя в прочитанном и переживает это прочитанное всем своим человеческим существом. И вот с помощью этого примитивного читателя и сквозь его своеобразную литературную критику снизу на своем высшем уровне читает тот же материал гениальный читатель Достоевский — и полемически также он от «Шинели» отталкивается.

Так с помощью примитивного читателя-героя гениальный читатель-автор занимает свое место в высшем литературном ряду, за Пушкиным и Гоголем. Так на своем пути, который здесь начинается, ситуация чтения становится для художника Достоевского первым шагом.

Достоевский быстро и далеко уйдет от «Бедных людей», и так открыто это событие чтения как основное действие и глубочайшее переживание больше у него нигде не повторится. Но Достоевский-читатель в Достоевском-художнике продолжает присутствовать непрерывно. В нем присутствует и непрерывно работает накопленная литературная память, интенсивность и мощь которой позволяет в нашей литературе сравнить с Достоевским одного только Пушкина.

По насыщенности их творческих текстов литературной памятью только двоих их можно поставить рядом. За Достоевским этого долго не замечали — и вообще художника Достоевского долго не замечали, его подавлял Достоевский — творец идей, сыгравший в истории русской мысли роль «некоторого центра нашей философии», как сказал недавно о нем один из наших лучших филологов и философов в одном лице, сегодня уже покойный Сергей Аверинцев