Довлатов Сергей Донатович: русская эмиграционная литература

Сергей Донатович Довлатов принадлежит к «третьей волне» русской эмиграции. В 1978 г. он уехал в Америку под давлением КГБ. По устоявшейся советской традиции, публикации на Западе произведений, написанных в СССР («Мы» (1927) Е. Замятина, «Доктор Живаго» (1957) Б. Пастернака, «Жизнь и судьба» (1981) В. Гроссмана, вещей А. Синявского и Ю. Даниэля), расценивались властями как преступление. Одной из форм наказания за это как раз и считалось «выдворение» из СССР. Был выслан по собственному желанию Евгений Замятин, угроза лишения гражданства довела до инфаркта Пастернака. За публикации в 1976 г. в журнале «Континент» Довлатов был исключен из Союза журналистов СССР, а затем выслан из страны. Писатель, которому не удавалось печатать свои произведения на родине, в эмиграции быстро приобрел известность и признание. За двенадцать лет жизни в эмиграции Довлатов выпустил двенадцать книг на русском языке, а также две книги, написанные в соавторстве — «Не только Бродский» (с М. Волковой), «Демарш энтузиастов» (с В. Бахчаняном и Н. Сагаловским).

В Америке пользовались успехом переводы его произведений. Он был лауреатом премии американского Пенклуба, печатался в самом престижном американском журнале «Ньюйоркер», где до него из русских публиковали только вещи Набокова. При жизни писателя его произведения были переведены на немецкий, датский, шведский, финский, японский языки. Как свидетельствует знавший Довлатова со студенческих лет А. Арьев, «самым лестным образом отзывались о Довлатове Курт Воннегут и Джозеф Хеллер, Ирвинг Хау и Виктор Некрасов, Георгий Владимов и Владимир Войнович…» Только в конце 1980-х годов его рассказы «Виноград» и «Глаша» появились в «Литературной газете». С этого времени популярность и признание писателя на родине постоянно растут. Творчество Сергея Довлатова имеет одну существенную особенность: все его произведения автобиографичны. Циклы его рассказов: «Зона», «Компромисс», «Заповедник», «Чемодан», «Ремесло», «Наши» основаны на фактах судьбы их главного героя — двойника автора. Петр Вайль и Александр Генис, хорошо знавшие Довлатова, считают, что вся проза этого писателя представляет собой его автопортрет.

Сергей Довлатов родился 3 сентября 1941 г. в Уфе, куда была эвакуирована из Ленинграда его мать. Позднее в цикле «Ремесло» писатель опишет символический эпизод из своего младенчества, в котором ему виделись предсказание особого предназначения и истоки его литературной родословной: «Мать шла с коляской по бульвару. И тут ее остановил незнакомый человек… Его лицо было некрасивым и грустным. А главное — совсем простым, как у деревенского мужика. Я думаю, что оно было еще и значительным. Недаром мама помнила его всю жизнь… «Простите, — решительно и смущенно выговорил он, — но я бы хотел ущипнуть этого мальчишку…» Человек, который хотел ущипнуть меня, был Андреем Платоновым». Можно усомниться в достоверности описанного происшествия, основанного лишь на том, что Платонов находился в Уфе в то самое время, когда там появился на свет Довлатов, но остается несомненным желание писателя указать на связь своей прозы с платоновской традицией. Довлатов после войны жил в Ленинграде, где закончил три курса филологического факультета университета. За этим последовал призыв в армию. Он попал в конвойные войска и весь срок службы был надзирателем в уголовном лагере особого режима.

После демобилизации Довлатов устроился в заводскую многотиражку. Но занятия журналистикой обнаружили органическую несовместимость начинающего писателя с эпохой «застоя». Чтобы избежать обострения конфликта с властями, Довлатов уезжает в Эстонию. Три года он проработал штатным корреспондентом газеты «Советская Эстония». Здесь ему удалось сдать в местное издательство сборник рассказов, но набор книги был уничтожен. Историю своей неизданной книги писатель подробно рассказал в цикле «Ремесло». Возвратившись в Ленинград, Довлатов был вынужден зарабатывать на жизнь сезонной работой: он был экскурсоводом в Пушкинском заповеднике, в деревне Березине в Пушкинских Горах. Автобиографичность прозы Довлатова была замечена еще ее первыми рецензентами, когда он безуспешно пытался опубликовать свои рассказы в 1960- 1970-е годы. Главы этой «книги судьбы» выстраиваются в хронологическом порядке: «Зона» (1982) — о службе в армии, «Компромисс» (1981) — о работе журналистом, «Заповедник» (1983) — о работе экскурсоводом, «Ремесло», «Чемодан» (1986), «Иностранка» (1986), «Филиал» (1989) — об отъезде и жизни в эмиграции. И все же явная автобиографичность прозы Довлатова далеко не исчерпывает ее содержания. В ней воссоздан портрет «эпохи застоя», поразительный по глубине и масштабам обобщения.

На характере этой прозы сказалось филологическое образование автора: незаметно для читателя, тактично и ненавязчиво, но совершенно осознанно писатель передал свою творческую и духовную биографию, в которой с исповедальной откровенностью раскрыл свои позиции, привязанности и пристрастия в русской литературе.

«В последние годы он особенно был раздосадован на тех… критиков, что долдонили о непритязательной легкости его писательской манеры, не перегруженной литературными ассоциациями, не отягощенной «классическим наследием», — вспоминает А. Арьев, приводя высказывание Довлатова: «… Если я принят в литературу как человек более или менее ей не чуждый, значит, и у меня есть какая-то литературная генеалогия».

Цикл рассказов «Зона» сопровождается авторским комментарием — «Письмом издателю», где обозначен момент начала его «злополучного писательства». Попав в лагерную охрану, благополучный молодой человек из интеллигентной семьи был потрясен открывшейся ему правдой: «Я был ошеломлен глубиной и разнообразием жизни. Я увидел, как низко может пасть человек. И как высоко он способен парить. Цикл «Зона» автоматически включал писателя в традицию «лагерной» прозы. Довлатову пришлось отстаивать право работать над темой, которая казалась исчерпанной после Солженицына: «Солженицын описывает политические лагеря. Я — уголовные. Солженицын был заключенным. Я — надзирателем. По Солженицыну, лагерь — это ад. Я же думаю, что ад — это мы сами…» Довлатов заметил, что до него в литературе о заключенных различали два

Потока. В «каторжной» литературе, классиком которой был Достоевский, заключенный изображался страдальцем, а полицейские — мучителями. В «полицейской» литературе, наоборот, полицейский выглядел героем, а заключенный — чудовищем. Уникальный опыт Довлатова свидетельствовал о том, что оба этих подхода фальшивы. По его наблюдениям, любой заключенный годился на роль охранника, а охранник заслуживал тюрьмы. Писатель обнаружил сходство зэков и охраны, лагеря и воли.