Драма в жизни русских крестьян (по творчеству Салтыкова-Щедрина)

Драма в жизни крестьян — это борьба за существование. Не надо подходить к народной жизни с шаблонами старых романов, старого психологизма, любовных завязок. Здесь все не так, все по-другому. Но борьба за существование как драма до такой степени обширна, что «дает полную возможность вместить в нее все разнообразие простонародной жизни». Щедрин приводил в пример роман Решетникова «Где лучше?» (1869), в котором при всех его недостатках впервые показывалось, что «русская простонародная жизнь дает достаточно материала для романа». Особенность народной жизни еще состоит и в том, что «никакая личная драма не может иметь места иначе, как в связи с драмою общею». И дело не только во власти патриархальщины, но еще и в условиях борьбы за существование. Щедрин по-новому подошел к проблеме взаимоотношения частного и общего, личности и народа. Это требовало усовершенствования традиционных приемов художественного изображения действительности. Критический реализм должен был подняться на новую ступень.

Требование полноты реализма в изображении народа, личности и среды, изучения возможностей народа самому выдвигать героические характеры в борьбе за существование — вот новое, что Щедрин внес в решение проблемы реализма и народности после Белинского и Чернышевского, вот его великая трезвость по сравнению с Н. Успенским и народником Михайловским. Он нашел единственно верное для своего времени решение вопроса.

В этом свете легко решается и наметившееся еще у Белинского разграничение понятий национальности и народности. Народ оказывался носителем национальной специфики, а «крестьянский вопрос» центром всех бесконечно многообразных ситуаций русской действительности. Щедрин разрабатывал только одно понятие народность. Оно уже не двоилось у него и не путалось с понятием национальности. Понятие народности приобретало свое новое деление: есть народность писателя опосредованная («посредственная») и непосредственная. В обоих случаях речь идет о борьбе за мужика, о том, как лучше послужить делу его освобождения. Но послужить можно, или прямо изображая народ во всей полноте, что отметил Щедрин у Решетникова, или изображая сословия господ, чиновников, но с критической народной точки зрения. Это разграничение Щедрин хорошо и четко провел в некрологе о И. С. Тургеневе, писателе, который сумел послужить народу обоими указанными способами: «Посредственно — всею совокупностью своей литературной деятельности… непосредственно — «Записками охотника», которые положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды»1. Идеи непосредственной народности зародились у Щедрина еще в статье о Кольцове (1856), когда он подчеркнул, что Кольцов был в истории нашей литературы «пополнителем Пушкина и Гоголя». Это «пополнение» и заключалось в крестьянской теме, позднее обогащенной другими писателями-реалистами.

Щедрин вводил еще одно важное разграничение в понятия народ и народность. А. С. Суворин, нападая на «Историю одного города», обвинял Щедрина в «глумлении над народом». Ситуация сложилась приблизительно такая же, как в свое время вокруг рассказов Н. Успенского, которого либералы упрекали в клевете. Мы помним, что Щедрин со своих позиций также упрекал Н. Успенского в некоторой односторонности изображения народа. Как же теперь он сам отвечал на упреки Суворина? В отличие от Н. Успенского, не заглядывавшего вдаль в своем отрицательном изображении отсталости народа, Щедрин всегда считал, что народ является «воплотителем идеи демократизма». При этом Щедрин видел и конкретное историческое бытие народа в данный момент, поведение отдельных представителей народа. И тут получалось, что если народ допускает, чтобы чиновники измывались над ним, то народ не заслуживает сочувствия: «глуповские» нравы достойны только сатиры. Итак, Щедрин говорил об утверждающем и отрицательном пафосе вычленяемой им в особый вид так называемой непосредственной народности. Эти категории позволяют охватить и осмыслить все многообразие тогдашней демократической литературы.

Щедрин много раз употреблял термин Чернышевского «формы жизни». Этот термин для него был полон злободневного смысла. Критик следил, как «формы жизни» диктуют и содержание новых типов героев, и художественные формы их воплощения. Эту проблему он обстоятельно обсуждал в статьях: «Несколько слов о современном состоянии русской литературы вообще и беллетристики в особенности» (1862), «Напрасные опасения» (1868), «Где лучше?» (1869).

Щедрин разделял сетования публики о том, что современная литература стала очерковой, дробной по жанрам и темам. Но положить конец засилью сырых материалов может только новый принцип сюжетной типизации. Щедрин указывал, что в известном смысле старый семейный, любовный роман исчерпал себя. Нужен общественно-политический роман, который бы вобрал в себя богатство наблюдений над современностью. Читатель стал уже не тот. Он требует, чтоб ему «подали» земского деятеля, нигилиста, мирового судью, а пожалуй, даже и губернатора. «А где их найти? Как найти? Под каким соусом подать?» Новый принцип отбора и трактовки материала встречался с почти непреодолимыми цензурными и политическими препятствиями.

Формы жизни требовали нового героя времени. Выстраивавшиеся прежней критикой бесконечные цепи образов от Чацкого до Рахметова стали уже рутиной. Что разночинец сменил дворянина, стало аксиомой. Помяловский указал даже на возможность загнивания и этого типа. Щедрин начинает новую линию исканий. Отправляясь от Катерины из «Грозы» Островского, он ищет подлинно народного героя. Базаров должен быть «улучшен», показан в деятельности. «Что делать?» Чернышевского он называл «серьезным» произведением, проводящим мысль о необходимости «новых жизненных основ и даже указавшим на эти основы», т. е. на свободный труд, коллективное распределение богатств. Но Щедрин упрекал автора «Что делать?» в излишней утопической «регламентации подробностей» новой жизни, т. е. в ненужных абстракциях.

Вся конкретная программа построения положительного героя у Щедрина строго согласовывалась с принципом реализма. Щедрин много раз предупреждал о недопустимости умозрительных схем в этом деле: лучше остановиться на пороге нового, если оно еще не созрело в жизни, не пережито автором психологически, чем его «сочинять». Новый герой должен быть из народа, деятельным, нарисованным высокохудожественно, чтобы «вислоухие не злорадствовали».

Щедрин считал, что живая правда о положительном русском человеке, к которой безуспешно когда-то стремился Гоголь, существует. Молодая литература 60-70-х годов разрабатывала эту тему. Реализм получил теперь большую возможность отобразить народные идеалы и разрешить проблему положительного героя.

Для литературы стало ясно, что «дело отрицания» — только полдела. Но изображение нового героя встречает много трудностей. Надо проникнуть во внутренний мир нового человека. Между тем новый человек с трудом может проявить себя в делах, его черты искажаются «отсутствием света и воздуха».

Поэтому на вопросы, где же эти писатели, создавшие образы новых героев, Щедрин вынужден был отвечать в самой общей форме: главным деятелем является вся молодая литература, ее общий тон, ее общее направление. Русская литература нашла уже путь, прямой и правильный. Главное дело современных писателей заключается в подготовлении почвы, в собирании материала. Гений придет и обобщит.

Щедрина радовали попытки начинавшего тогда писателя И. В. Омулевского идти путем, который был намечен Щедриным в статье «Напрасные опасения». При всех художественных недостатках роман Омулевского «Шаг за шагом» (1871) был удачным. Щедрин цитировал предисловие Омулевского, в котором тот объяснял, почему такие герои, как выведенный им Светлов, не могут еще получить полного воплощения. Со стороны автора есть стремление к воплощению, но «не до блестящих интриг теперь нам с тобой, читатель», а за «развязку же никто не может поручиться тебе в наше переходное, обильное всякими недоразумениями время». Деятельность Светлова еще не может быть выведена всецело, еще не пришло то «желанное время»: «…где — укажи нам, та широкая общественная арена, на которой она могла бы показать свои действительные силы, борясь открыто, лицом к лицу, с своими исконными врагами — тьмой и невежеством? Только еще в далекой радужной перспективе носится перед нами такая борьба…». Все дело в «формах времени» в широком смысле, в возможностях эпохи. Щедрин зорко изучал эти потенциалы, но как строгий реалист ничего «сочинять» не призывал. Старый критический реализм подходил к своему пределу, Щедрин это чувствовал.