Дуэль Пушкина и Дантеса

Хрестоматийная версия событий у Черной речки в январе 1837 года в целом совпадает с версией М. Ю. Лермонтова, изложенной в его известном стихотворении «На смерть поэта», с той разницей, что передана она современным языком и к тому же в прозе. По этой версии на дуэли у Черной речки дрались благородный поэт и заезжий авантюрист.

Существует, однако, и другая версия, тоже принадлежащая современнику этих событий, более того, их участнику — самому А. С. Пушкину. Эта версия изложена в письме Пушкина к барону Геккерну: Дантес, пишет он, повсюду представляется несчастным влюбленным, хотя он всего лишь шалопай.

По этой версии на дуэли встретились два светских человека — камер-юнкер Пушкин и находившийся на русской военной службе француз Дантес. Другое дело, что эти люди и вправду разительно отличались друг от друга. Дантес был молод, высок ростом и белокур. Пушкину было под сорок, ростом и красотой он не вышел.

Дантесу благоволили высокие покровители, и он, судя по всему, чувствовал себя в петербургском свете как рыба в воде. Цензором Пушкина был сам царь, однако, подобное внимание было тому в тягость. Дантес был офицером, Пушкин — профессиональным литератором.

Офицеров в высшем обществе имелось множество, профессиональных литераторов — всего один-два, но это совсем не значит, что литераторы пользовались в нем особым уважением, скорее, наоборот. Многие люди, видевшие Пушкина рядом с его супругой, говорили, что он ей не пара. Дантес же и Наталия Николаевна смотрелись великолепно — во всяком случае, очевидец, встретивший их случайно во время прогулки верхом, вспоминал, как восхитила его их молодость и красота.

Светский человек Пушкин сильно проигрывал светскому человеку Дантесу.

Лермонтов пишет, что Дантес «смеясь, дерзко презирал земли чужой язык и нравы». Вряд ли Дантес вел себя столь опрометчиво. Неблагородство Дантеса проявилось совсем в другом. Как известно, Дантеса усыновил голландский посланник в России барон Геккерн.

В те времена понятия «однополый брак» еще не существовало, поэтому барону пришлось Дантеса усыновить. За самим же Дантесом противоестественных симпатий не замечалось. И если пожилым бароном двигала настоящая любовь, то Дантесом — голый расчет: барон был весьма состоятельным человеком. Роман Дантеса с сестрами Гончаровыми неприлично затянулся, он был лишен тайны и интимности, в него оказались вовлеченными слишком много людей, и все они писали слишком много писем.

Он являл собой разительный контраст пылким романам самого Пушкина и не мог не вызвать у того отвращение.

Пушкин дал Дантесу удивительно точное определение — шалопай. «Шалопай» — это, конечно, не синоним слова «порядочный человек», но это и не «мерзавец». Дантес ведь принял вызов Пушкина, хотя Пушкин как дуэлянт был противником весьма опасным и опытным. С тростью тогда ходили почти все светские мужчины, но трость Пушкина была тяжелее обычной — он полагал, что это способствует «твердости руки».

Как показали дальнейшие события, рука у Пушкина была твердой.

Пушкин шел на дуэль с самыми серьезными намерениями, хотя его современники не могли сказать точно, с какими. Одни полагали, что он, не шутя, хотел убить Дантеса, другие — что он сам искал смерти. Дантесу же нужно было всего лишь достойно выйти из положения.

В его планы не входило убийство человека, перед которым он был виноват, и тем более в них не входила собственная смерть. Поэтому, скорее всего, на нем в день дуэли действительно была кираса.

После условленного знака все действия дуэлянтов отличались продуманностью и целеустремленностью. Если не считать дантесовой кирасы, оба они действовали в строгом соответствии с правилами. Дантес выстрелил первым, целя Пушкину в ногу, или, как тогда говорили, «в ляжку».

Так стреляли люди, которые, не отказываясь от дуэли, не желали смерти своему противнику. «В руке не дрогнул пистолет», — писал Лермонтов, хотя пистолет в руке Дантеса все же дрогнул. Дантес взял слишком высоко и попал Пушкину в пах, нанеся ему смертельную рану. Стреляя первым, Дантес рассчитывал, что его раненый противник не сможет ему ответить метким выстрелом. Пистолеты тогда по калибру не уступали современному зенитному пулемету, и тяжелая пуля, выпущенная с расстояния в несколько шагов из длинного ствола, могла сразу вывести противника из строя, куда бы она ни попала.

Пуля Дантеса сбила Пушкина с ног, и в первую секунду всем показалось, что дуэль закончена, но тут Пушкин остановил бросившихся к нему людей — он сделает ответный выстрел. Встать Пушкин не смог, но силы у него еще оставались, и он полностью сохранил самообладание. Дантес стал к нему боком, прикрывшись согнутой в локте рукой. К тому же он держал в ней пистолет, закрывая им голову. То есть, применил, как сейчас сказали бы, стандартный прием.

Рука не была достаточно надежным щитом, в отличие от пистолета, большого по размерам, с массивными металлическими деталями. Но эти меры, даже вкупе с кирасой, совсем не гарантировали Дантесу благоприятного исхода. Пушкин мог целить ему в голову, даже целясь в грудь, он мог попасть ему в живот и в ту же голову.

Дантес, надо отдать ему должное, стоял, не шелохнувшись, пока Пушкин тщательно в него прицеливался.

Пушкин, однако же, попал как раз туда, куда целил — в грудь, точнее, в верхнюю часть туловища. Дантес говорил, что его спасла пуговица, но никому ее, кажется, не показывал. Людей довольно часто спасали от смерти пуговицы, портсигары, медали и прочие случайные вещи — и, как правило, они их хранили до своего последнего дня. В музее А. М. Горького долгие годы после его смерти лежал на витрине портсигар, спасший писателя от ножа какого-то безумца. Пуговица Дантеса, если бы она была, стала бы не просто доказательством, а драгоценным сувениром.

Кому-кому, а той же Наталии Николаевне или ее сестре он ее обязательно показал бы.

Исход дуэли получился совсем не таким, какого хотел Дантес. Пушкин погиб, самого его выслали из России, его покровителю отказал в прощальной аудиенции российский император. Однако в Европе Дантес дослужился до генерала, обзавелся хорошей семьей, да и в России не все его ненавидели.

В конце концов, он был всего лишь шалопай, каких много во все времена. А рок настигает своего избранника вовсе не обязательно в образе картинного злодея.