«Дул, как всегда, октябрь ветрами…»

1 октября 1964 года коммунистка, сотрудница Министерства охраны общественного порядка с четырнадцатилетним стажем Анна Филипповна Захарова, склонившись над листом бумаги, вывела первые строки своего письма главному редактору газеты «Известия». Впрочем, может быть, она воспользовалась и печатной машинкой, хотя суть написанного от этого не изменилась: «Прочитав произведение А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», была возмущена так же, как я думаю, все читатели — сотрудники МООП… Я слышала ото всех только возмущение, горячее, негодующее. И у меня не стало терпения молчать…» (Цит. по: Антология Самиздата.

М., 2005. Т. 1. Кн. 2. С. 277-280).

Думаю, что Анна Филипповна слыхом не слыхивала о том, что за день до этого, 30 сентября 1964 года, по настоянию своих коллег отправился на отдых в Сочи подуставший от многочисленных зарубежных визитов Никита Сергеевич Хрущев. Впрочем, может быть, и слыхивала, но уж, естественно, никак свое письмо с этим отъездом не связывала. И уж, конечно, не знала, что произойдет в наступающем октябре.

А между тем коллеги Никиты Сергеевича, как известно, отправили его в отпуск не просто так. Не прошло и двух недель, как был созван Президиум, а потом и Пленум ЦК КПСС, на котором Хрущев был отстранен от власти. Через два дня партия устами своей правдивой «Правды» отречется от его хотя бы в какой-то степени оттепельного курса.

Застопорится десталинизация и весьма осложнится судьба писателя, чей приход в большую литературу ассоциировался у многих с именем Хрущева, — Александра Исаевича Солженицына.

Так что Анна Филипповна водила своим скрипучим пером почти провидчески. Скоро, очень скоро ее словам будет дан полный ход. Меньше чем через год КГБ захватит архив писателя, возможности печататься будут перекрыты. Еще через пять лет Солженицына исключат из Союза писателей, а через неполных десять — выдворят из страны.

Как видим, старалась Анна Филипповна не зря — в струю попала.

А начиналось-то как хорошо — и все в том же месяце октябре, только 1962 года. 45 лет назад. Именно тогда Хрущев дал разрешение, а точнее, лично настоял в Политбюро на том, чтобы в «Новом мире» появился рассказ никому не популярного тогда Солженицына.

Сам рассказ был написан еще в 1959 году и назывался поначалу «Щ-854. Один день одного зэка». Название поменял Твардовский. Именно благодаря его усилиям текст рассказа стал известен Хрущеву, а после публикации в ноябрьской книжке «Нового мира» — и всей стране. Эффект от появления «Ивана Денисовича» в печати нельзя сравнить практически ни с чем: выведенная на свет Такая правда о ГУЛАГе, без преувеличения, изменила весь ход истории ХХ века.

Впрочем, об этом сказано много, слова потрясенных читателей цитируются в учебниках изобильно. Поговорим лучше о двух фигурантах нашего сюжета.

Зачем нужен был этот рассказ Хрущеву, не шибко разбиравшемуся в искусстве? Скорее всего — для укрепления своего партийного курса. Ведь вот объявит же он в марте 1963 года, не моргнув глазом, «Один день» ни много ни мало… партийным произведением: «В последние годы в своем творчестве деятели литературы и искусства уделяют большое внимание тому периоду в жизни советского общества, который связан с культом личности Сталина… Появились произведения, в которых правдиво, с партийных позиций освещается советская действительность тех лет. Можно было бы привести как пример поэму А. Твардовского «За далью — даль», повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»…» Что может быть дальше от понимания природы солженицынского взгляда на мир ?

Впрочем, Хрущеву все равно спасибо: его энергии хватило не только на стучание ботинками в зале ООН, но и на преодоление сопротивления «сталинских наследников», не желавших расставаться с прошлым. Пусть и не на полное преодоление.

А что же наша Анна Филипповна? За что невзлюбила рассказ она? Парадоксально, но именно за то же, за что миллионы читателей были Солженицыну благодарны, — за правду. Только правду эту, как настоящий представитель своего ведомства, Анна Филипповна, признавая, старается тут же вывернуть наизнанку.

Прислушаемся к ее словам — тем более что говорятся они в том самом историческом октябре, когда Хрущев уже поехал навстречу своей отставке, а страна стала поворачивать к новому возвышению Сталина и голоса подобных Анн Филипповн уже были готовы прозвучать громче и слаженней.

«Ну поймите, чем виноваты сотрудники, офицерский состав, которых так порочат бывшие заключенные, хотя они и были невинно осуждены?.. Тем, что они призваны партией и народом нести самое тяжелое бремя нашего времени — работу с преступным миром?.. Мы тоже хотим жить спокойно, красиво, среди нормальных условий… но нас призвала партия… Так почему же нас чернят?.. Ведь у нас многие сотрудники работают не по семь часов в сутки, как предусмотрено законом о труде, а по 10-12-14 часов в сутки.

Иначе не воспитаешь тех закоренелых преступников, которые находятся у нас. Все свое и рабочее и личное время сотрудники почти целиком отдают зоне… Я тринадцать с половиной лет на трассе работаю с заключенными, так же, как и мой муж майор Захаров, он уже здоровье потерял, работая с преступным миром, так как здесь вся работа поставлена на нервах…

Солженицын называет оперативного уполномоченного «кумом». Что это значит? — кто ему дал право оскорблять должность, названную по штатам МООП РСФСР?.. По Солженицыну выходит, что если кто-то из заключенных более сознательных и осознал свою вину перед Родиной… скажет оперативному уполномоченному, что кто-то из преступников замышляет или побег, или убийство, или еще какое преступление, то Солженицын считает, что это «береженье на чужой крови».

Вот патриот, нечего сказать.

Я работала с контингентом 58-й статьи, и ничего подобного не было, как пишет Солженицын. Только то и было, что некоторые заключенные, как я выше сказала, более сознательные, вскрывали оперативному уполномоченному еще ряд преступлений перед Родиной — убийц, полицаев, предателей. Так за это советский народ должен только спасибо сказать этим осознавшим заключенным.

А Солженицыну, видите ли, это не нравится.

А вот насчет градусника Солженицын часть правильно написал. Заключенные только и поглядывают на градусник, чтобы их побольше было, на работу не ходить… Они знают, что хоть и пролежат, но их накормят.

Страна наша богатая, даст хлеба, хоть и не заработанного — что его еще трудом зарабатывать!..

Теперь о «шмоне» или обысках, как правильно нужно выражаться. Они и сейчас есть, иначе нельзя. Ведь заключенные все, что можно, стремятся унести за зону и продать… Заключенные стремятся унести лагерное имущество, а ведь оно государственное, разные письма с клеветническим характером на коммунистическую партию и советское правительство, а также по разным преступным связям…

А если бы это разрешили и не делали обыска, то заключенные наделали бы таких преступлений, что народ долго бы помнил о своей ошибке все разрешать заключенным…

И какой вздор пишет Солженицын, что начальник режима носил плетку, чтобы бить заключенных! Не знаю, где такое было. Я с 1950 года до 1954-го работала с политзаключенными, и у нас, наоборот, с ними только гуманные отношения были.

Попробуй только кто из администрации скажи что-нибудь на них грубое, так сразу с работы снимут или еще что, не то что телесные наказания. Ведь мы все прекрасно знаем, что телесные наказания отменены с приходом советской власти, а здесь Солженицын придумывает такое, что в лагерях было такое беззаконье, бесконтрольность и издевательства, как будто бы здесь работали не советские люди…»

Интересно, довелось ли прочесть Анне Филипповне «Архипелаг ГУЛАГ»? И что она написала бы по его поводу, если бы прочла?