Два поэтических века одной царскосельской статуи

«Молочница с разбитым кувшином» П. П. Соколова в русской лирике ХIХ-ХХ веков

Вот уже почти два века зимой и летом, весной и осенью сидит она, подперев щеку рукой, и глядит отрешенно-задумчиво на разбитый кувшин, из горлышка которого тонкой струйкой течет прозрачная и холодная вода. И совсем не обращает внимания на шелест деревьев и голоса посетителей Екатерининского парка, а посетители при виде ее, конечно, вспоминают бессмертные строки, посвященные ей поэтом, видевшим ее рождение:

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила. Дева печально сидит, праздный держа черепок. Чудо!

Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой, Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

Эти строки написал Пушкин осенью 1830 года в Болдине. Почему он вспомнил о печальной царскосельской деве в нижегородской деревне?

Это было время перехода Пушкина в новое качество — мужа, отца семейства, время своеобразного подведения итогов предыдущей жизни, время воспоминаний о прожитом и виденном. И, наверное, Пушкин вспоминал и о прежних увлечениях, о «девах» своей юности. Кто знает, может быть, перебирая их в памяти, размышляя о превратностях любви, поэт припомнил и ту, бронзовую, которой не грозили ни старость, ни морщины.

Яркости припоминания способствовала и поездка поэта в Царское Село в 1829 году, после девятилетнего перерыва — это героиня одной из басен поэта-классициста Жана Лафонтена , с творчеством которого был хорошо знаком Пушкин. Вот текст этой басни, имеющей название «Молочница и кувшин с молоком»:

Фонтан и скульптура не имеют одного, строго определенного названия. — Ред.

Перетта с кувшином молока на голове Поверх платка Спешила в город быстрым шагом. Она нарочно была налегке — Простая юбка, низкие башмаки; А на ходу Наша молочница прикидывала в мыслях, Сколько дадут за молоко, Как на эти деньги купит она сто яиц, А это — целых три выводка. «Если постараться, — рассуждала она, — То будет совсем не так трудно Развести курочек полон двор; И даже самый хитрый лис Тогда не помешает мне купить за них свинью; А откормить свинью — еще того легче; Когда свинья разжиреет в самый раз, Я и ее продам за хорошие деньги; И разве тогда по нынешним ценам Я не заведу и коровку и теленка? То-то он будет скакать в стаде!» И от радости Перетта подскочила сама, Кувшин упал — Прощайте и коровка, и свинка, и курочки!

Хозяйка стольких богатств Печальным взглядом обводит свою прибыль И бредет объясняться к мужу, Опасаясь, что быть ей битой. Из этого рассказа был сделан фарс: Он называется «Кувшин молока».

Кто в мечтах не выигрывал битв? Кто не строил воздушных замков? Пикрохол, и Пирр, и наша молочница, И безумцы, и мудрецы — Все мы грезим наяву в свое удовольствие, Всех нас обольщает утешный обман: И целый мир у наших ног, И все почести, и все красавицы; Когда я один — никто против меня не устоит, Я низлагаю падишаха, Я царь, меня любит народ, Венец горит на моем челе; Но чуть что-то стряслось, и я пришел в себя — И я все тот же Жан-бедняга.

Как и всякая басня, эта содержит мораль: все человеческие мечты, наши воздушные замки разрушает беспощадная действительность.

Именно эту мысль подчеркнул в своем стихотворении, посвященном статуе Перетты в царскосельском саду, современник А. С. Пушкина Михаил Данилович Деларю , вступивший с ним в своеобразное творческое соревнование:

Что там вдали, сквозь кустов, над гранитным утесом мелькает, Там, где серебряный ключ с тихим журчаньем бежит?.. Ты ль предо мною, Перетта? — Тебе изменила надежда, И пред тобою лежит камнем пробитый сосуд. Но молоко, пролиясь, превратилось в журчащий источник: С ропотом льется за край, струйки в долину несет. Снова здесь вижу тебя, животворный мой Гений, надежда!

Так из развалины благ бьет возрожденный твой ток!

С. А. Кибальник в работе «Антологические эпиграммы Пушкина» пишет: «В отличие от Пушкина Деларю в большей степени опирался на сюжет лафонтеновской басни о молочнице. Превращение пролитого молока в животворный источник служит поэту аллегорией разрушенных и вновь возрожденных надежд»