«Два Шурика», или Прогулки в Садах Учебной Словесности

Я не училась на филфаке МГУ. И даже не пыталась туда поступить. А мои ученики поступали, учились, оканчивали. И никогда не получали за вступительное сочинение больше четверки.

Даже самые лучшие, самые «филологические» ученики, вернее ученицы. Рецензии были такие: глубоко, полно, хорошим языком… но о драме как роде литературы можно сказать больше . И есть речевые недочеты. Впрочем, одна пятерка была.

Я сказала девочке: «Смотри мне в глаза. Совсем сама поступала?» Девочка взглянула на меня прямо, потом глаза отвела и ответила: «Репетитор позвонил в день Сочинения, сказал, что я молодец и мне поставили пятерку». Я утешила дорогую абитуриентку, попыталась уверить, что я не ханжа и за нее искренне рада, тем более что она явно высокую оценку заслужила.

Но картина не прояснилась. Может ли человек, не имеющий доступа к работам абитуриентов, научить на «пять» хотя бы самых лучших? Я, видимо, не могу.

Или эти мои самые лучшие недостаточно хороши? Наверное, они не смогли написать безупречно.

Мне ни разу в жизни не удалось увидеть безупречно написанную ученическую работу — безупречную композиционно, стилистически, такую, чтобы «ни убавить, ни прибавить».

Готовясь к выпуску очередного гуманитарного класса, я решила проштудировать тексты, которые, по всей видимости, «мы должны принять за образцы». Это вышедший уже двумя изданиями двухтомный сборник статей «Русская литература XIX-XX веков. Учебное пособие для поступающих в МГУ им. М. В. Ломоносова», в народе именуемый «Два Шурика» — по портретам Пушкина и Блока на обложках. В предисловии читаю обнадеживающие слова: «Авторы двухтомника — видные ученые-литературоведы, профессора и преподаватели МГУ.

В целом, как нам представляется, настоящее учебное пособие поможет абитуриентам подняться до того уровня, на котором оцениваются их знания по русской литературе в Московском университете, а также будет полезно учащимся старших классов школ, лицеев, гимназий». Правда, последнее предложение сразу насторожило: то ли в нем неожиданная информация , то ли банальная речевая ошибка. Абитуриенту я бы подобную ошибку простила — чего не напишешь от волнения, когда судьба решается.

Читаю дальше — не для того чтобы ошибки искать, а «с похвальной целью себе присвоить ум чужой». Но выйти из роли проверяющего не удалось, потому что в первой же статье — о творчестве В. А. Жуковского — я наткнулась на такое: «В центре элегии — мотив благородства и высоких нравственных достоинств поселян в противовес суетному тщеславию богатых и знатных вельмож, она начинается с описания наступающего вечера, затем воссоздается картина сельского кладбища. На нем поэт предается меланхолическим размышлениям, взирая на могилы жителей села, с которыми он сравнивает жизнь заносчивых и знатных богачей, украшающих свои могилы импозантными памятниками, отражающими их суетность и тщеславие».

Мне не понравился «мотив благородства… в противовес тщеславию», этот «мотив» показался данью сравнительно новым веяниям, так ученики вставляют для пущей важности ученое словцо; явно неумело определены границы предложений — непонятно, почему объединены этот пресловутый центральный мотив и рассказ о том, с чего начинается элегия. Безусловной тавтологией выглядят «богатые и знатные вельможи» — по словарю Ожегова, например, «вельможа — богатый и знатный сановник». Строго говоря, не на месте и слова «импозантный» и «воссоздается» , комично начало следующего предложения — но, допустим, это придирки; можно простить и «украшающих» по соседству с «отражающими», и повторение — «знатные богачи» . Но остается непонятным, имел ли автор статьи в виду, что эти богачи при жизни украшают свои будущие могилы.

И с чем сравнивает поэт жизнь богачей? С могилами? С жителями села?

Грубая грамматическая ошибка… В этой же работе мне встретились и «тема, имевшая своим истоком указанные события», которая «впоследствии также обрела глубокое отображение», и «лирические темы и мотивы», которые «постепенно превращаются в плавно льющийся поток, охватывающий нюансы и оттенки изображаемого и выражаемого», и «самые разнообразные проявления природного ландшафта»… Видимо, действительно «авторская субъективность требует для своего обнаружения особой свободы и интенсивности, утверждая новый подход к миру лирических переживаний».

Но мне кажется, что экзаменатор, впечатленный количеством туманных общих мест и грубых речевых ошибок, не смог бы без особой причины оценить высоким баллом такую «авторскую субъективность»…

Чтение стало превращаться в странную игру: я видела перед собой сочинения, которые нужно проверить. Некоторые работы мне очень понравились, и я, несмотря на отдельные речевые недочеты и сбои в логике , с радостью поставила за них жирные пятерки.

Но таких было не слишком много. Большинство сочинений, свидетельствуя о неплохом знании материала, изобиловало при этом многочисленными погрешностями. Игра затягивала, и наконец мне стало казаться, что за написанным встают авторы-ученики.

Вот старательная девочка-хорошистка, которая считает, что каждый писатель, создавая произведение, «рассматривает темы» или раскрывает их и обязательно ставит перед собой задачу кого-нибудь развенчать: «Задача автора в этой сказке заключалась в сатирическом осмеянии разных типов представителей власти, злодейства которых он изображает», «Это позволяет решить многие художественные задачи, обусловленные особенностями сатирической типизации», «Решая авторские задачи сатирического изображения современной ему действительности, Щедрин использовал различные виды иносказаний» ; «Художественное своеобразие «Левши» обусловлено задачей поиска особых форм выражения авторской позиции для утверждения силы национального характера», «Соединение черт разных жанров помогает автору решать определенные творческие задачи » . Фразеология пятидесятых годов прошлого века оттеняет эстетическую глухоту; с непроницаемой серьезностью растолковывается очевидное.

Трудно вообразить, что писатель, о котором идет речь, обладал, в отличие от его истолкователя, чувством юмора, когда читаешь: «Показывая профессиональную несостоятельность генералов, писатель делает одного из них, действительного статского советника , одновременно и учителем каллиграфии в школе военных кантонистов , что, по замыслу писателя, должно было свидетельствовать о невысоком интеллектуальном уровне героя… Ироническое повествование о блужданиях генералов в поисках сторон света и еды сознательно ведется автором в неторопливой манере, чтобы затем резче обозначить неожиданность попытки генералов съесть друг друга»; «…в «Повести о том, как…» генералы настолько социально беспомощны, что не знают реальной жизни».

А вот хитрец, которому надо исписать определенное количество страниц, а мыслей не набирается: «Являясь обобщенным и глубоко индивидуализированным художественным воплощением русского национального характера, Теркин неотделим от воюющего народа. И вся «Книга про бойца» — это поэтическое утверждение народного единства, жизнестойкости, оптимизма, веры в торжество правого дела, воплощенное прежде всего в образе главного героя…»

Следующий ученик попроще будет: прочитал стихотворение — и пересказал, как понял, с цитатами: «Эта встреча вполне реальная. К поэту пришел фининспектор, чтобы взять с него налог. Поэт воспринимает как несправедливость то, что с него берут налоги так же, как с «имеющих лабазы и угодья». Он считает, что поэзия — такой же труд, как и труд рабочего.

Поэзия одновременно — это «езда в незнаемое» и «добыча радия», тяжелый и опасный труд… Поэт — и «народа водитель», и «народный слуга». Он полностью отдает самого себя людям — душу, силу, нервы. «Происходит страшнейшая из амортизаций — амортизация сердца и души». А на то, о чем хотелось бы написать поэму, не хватает времени.

Сжигая свои силы и нервы, поэт приближается к смерти, а своими стихами он дарит бессмертие всем окружающим, в том числе и фининспектору. И поэт полон обиды на бюрократов и канцеляристов, считающих, «что всего делов — это пользоваться чужими словесами», и бросает им вызов: предлагает написать какое-нибудь стихотворение самим». И о другом произведении: «Финал стихотворения свидетельствует об уверенности В. Маяковского как в том, что его любовь найдет отклик в сердце женщины, так и в том, что идеи революции овладеют и Францией».

Я вхожу в роль, думаю, как этому бедняге разъяснить, что так о стихах не говорят, понимаю: случай тяжелый, если не безнадежный; укажу по крайней мере на фактическую ошибку — не фининспектор пришел к поэту, а, наоборот, поэт к фининспектору: «Гражданин фининспектор! Простите за беспокойство… У меня к вам дело…» И тут вспоминаю, что автор не так-то прост, он дает не только образчики разговора о стихах, но и общие рекомендации: «Кроме ключевых слов и особенностей композиции при анализе стихотворения необходимо определить качества личности и состояние лирического героя , хотя именно в творчестве Маяковского бывает нелегко разграничить субъект переживания в каком-либо стихотворении и авторскую личность»; «Переживание всегда строится благодаря сопоставлению или противопоставлению каких-нибудь явлений, фактов, идей, состояний . Результатом этого оказывается и то состояние тревоги, жалости, надежды, грусти, оптимизма, уверенности, силы, которые передаются читателю».

Нет, мне больше нравится, когда ученик говорит по-честному, своим голосом, на твердую тройку. Тогда, во всяком случае, понятнее и грамотнее получается, без этих «строится, благодаря» и «субъектов переживания».

А это, наверное, отличники. И тоже разные. Утонченная девочка, почти свободно владеющая словами иноязычного происхождения, особенно на букву «и»: «Любовь Анны и Сергея не была ими инициирована, но из-за эмиграции героини ей уже и не дано развиться.

Интимный сюжет раскрывается импрессионистично…» Ученый математик, немного запутавшийся в своих отвлеченно-геометрических построениях: «Наличие героев, пересекающих границы романных хронотопов, предопределяет их наложение друг на друга, подобно окружностям, лежащим в одной плоскости. Их взаимные пересечения объясняет широкий образ-символ круга, заданный в названии романа». Не знаю, девочка или мальчик, но, безусловно, педант, наверное, очкарик, готовый во имя точности выстроить чудовищную фразу с шестью родительными падежами: «Все большая драматизация с развитием «Обломова» — образа его заглавного героя — стала прямым результатом переосмысления Гончаровым первоначального замысла произведения».

У кого поглаже получается, у кого корявовато, одни попростодушнее, а другие без изысков не согласны и слово написать. Но, в общем, славные Дети. Я бы им всем позволила высшее филологическое образование получать.

Но наши-то настоящие, непридуманные ученики, во всяком случае, не хуже. А им позволят?

Примечание автора. Недавно вышло третье, доработанное издание пособия. Из вышеприведенных фраз в нем исправлено две: в истории о поэте и фининспекторе слово «пришел» заменено менее определенным «обратился»; педант развалил пирамиду из родительных падежей и построил гораздо более удачную конструкцию: «Есть все основания считать, что в ходе работы над романом Гончаров принципиально углубил образ его заглавного героя».

Первые результаты вселяют слабую надежду. Может быть, работа над ошибками продолжается?