Единичная, индивидуальная судьба героя в «Поэме без героя» Ахматовой

Впервые с большой резкостью эта особенность психологического склада Ахматовой проявилась, как мы это уже видели, в «Белой стае», но впоследствии она все усиливалась и усиливалась, переходя иногда в крик отчаяния и нестерпимого страдания. Большое мужество и сила воли придавали нравственным исканиям поэтессы отпечаток своеобразной торжественности и едва ли не библейского проповедничества. В ее любовной лирике это, в частности, выражалось в том отсутствии компромиссности о котором мы уже говорили. Любовное чувство, как правило, горело у нее бурно, катастрофично, на самых высоких и остро ранящих гребнях душевного бытия.

В «Поэме без героя» Ахматова идет в этом отношении еще дальше: она не только решается взять на себя грехи и невыполненные обязательства собственной заблуждавшейся молодости, воскрешенной ею вместе с 1913 годом, но считает себя обязанной «платить по счетам» и от имени тех, с кем когда-то соединяли ее время и обстоятельства. Этим и объясняется многозеркальность композиции

Поэмы.

Единичная, индивидуальная судьба. Автора, который ведет все повествование, входит на наших глазах во множество других судеб, иных, уже исчезнувших существований, человеческих историй и поступков. Она объединяет себя со всеми, оставаясь самой собой, она судит всех, но в то же время судит и себя. «Долина Иосафата» (место Страшного Суда), которую она однажды упоминает, раскинулась, в сущности, в ее собственной душе, и великие толпы грешников уже столпились в ней в ожидании скорбного сигнала, который она сама же должна дать и которому сама же должна будет повиноваться.

В стремлении взять на себя грехи мира величие художественной и нравственной позиции Ахматовой. Но в этом величии много подлинной скорби, страха и человечности; в нем нет ни капли самовозвышения, избранничества или самоуслаждающейся жертвенности:

И сама я была не рада, Этой адской арлекинады Издалека заслышав вой. Все надеялась я, что мимо Белой залы, как клочья дыма, Пронесется сквозь сумрак хвои. Поэма без героя Не случайно она спрашивает себя: Разве я других виноватей?..

Странные и прихотливые перемежения времен, когда эпоха предстает внутреннему взору, как в геологическом сбросе, где видны сразу все вековые напластования, необходимы Ахматовой для того, чтобы свободно и наглядно соединять прошедшее с будущим, чтобы сталкивать между собой причины и результаты, истоки и следствия:

Как в прошедшем грядущее зреет, Так в грядущем прошлое тлеет Страшный праздник мертвой листвы…

Эти строчки, написанные с чеканностью формулы, могут быть ключом к «Поэме без героя». Карнавал призраков, врывающихся в грядущее, то есть в сорок первый год, и есть та мертвая листва, что шелестит под ногами и делает неловкой и медленной сегодняшнюю походку. Жизнь обрастает мертвой листвой, от «нее нужно освобождаться, сжигать ее, убирать с дороги, но иногда небесполезно бывает и внимательно приглядеться к знакомому рисунку опавших листьев, чтобы, как на позабытом гороскопе, заново прочитать уже свершившуюся судьбу.

Поэтесса внимательно вглядывается в хорошо знакомую ей когда-то эпоху. В этих местах на смену призрачному кружению мертвецов, балу метелей, стуку костей, оплывающим свечам и медленно гаснущим новогодним хрусталям, украшающим пустой праздничный стол, на смену всей этой «петербургской чертовне», галлюцинациям и — бредам приходят четкие, как литография, словно прорисованные Остроумовой-Лебедевой, пейзажи живого, исторического Петербурга. Мы уже видели, что Ахматова очень точна в передаче его различных обликов. Своеобразие ее поэмы заключается в парадоксальном сосуществовании в рамках одного произведения двух противоположных планов: один — исторический, четкий, материальный, другой — идущий от гротескности Гоголя, помноженной на петербургские видения Андрея Белого…

Странным образом это сосуществование, казалось бы, взаимоисключающих методов образного воспроизведения не придает поэме разностильное,- художественного разнобоя. Разгадку этого странного явления, этой своеобразной дисгармонической гармонии, этой неустойчивой устойчивости следует, по-видимому, искать в целеустремленности поэтической идеи, положенной в основание всей постройки. Блуждания памяти, подталкиваемые чисто субъективными толчками, естественно, не могут быть планомерно расчерченными и наперед рассчитанными. Поэма и писалась, как известно, с большими перерывами, в краткие, но интенсивные, почти мучительные по своей напряженности периоды. Ахматова сравнивала эти моменты творческого возвращения к» тексту поэмы с припадками какой-то болезни, которая как начиналась, так и кончалась стихийно и внезапно:

Я пила ее в капле каждой И, бесовскою черною жаждой Одержима, не знала, как Мне расправиться с бесноватой Я грозила ей Звездной Палатой И гнала» на родной чердак В темноту…

Импровизаторский дар поэтессы, столь ясно сказавшийся в ее лирике, выступил в «Поэме без героя» еще более отчетливо. Она начинала и кончала ее несколько раз, но поэма продолжала ветвиться, обрастать подробностями, появлялись новые строфы, изменялись старые. Можно сказать, что «Поэма без героя» сделалась спутником всего последнего периода жизни Ахматовой, фиксацией ее внутренней, ежедневной, подспудной и не всегда видимой душевной работы. Когда отдельные этапы этой работы приходили в ясность или завершались, вновь возникала, казалось бы, уже законченная, поэма. Она сделалась для Ахматовой своего рода дневником, но дневником совершенно особенным: в нем записи сегодняшнего состояния неизменно обращались в прошлое. Это дневник-мемуары: сегодняшний день присутствует здесь на тех же основаниях, что и день давно исчезнувший, история соперничает с современностью, а современность судит и взвешивает историю.