ЕГЭ по литературе: «Мовистские» произведения, созданные Катаевым

В «мовистских» произведениях, созданных Катаевым в 60-70-е годы, мир души героя и огромный объективный мир выступают равновеликими величинами. Человек, бросающий вызов смерти, доказывает свое право быть равным великому и бесконечному мирозданию. Он оказывается способным творить и пересоздавать мир силою своих сугубо человеческих качеств: силою памяти, богатством поэтического воображения, страстной и активной любви к жизни.

С самого начала в новой Прозе Катаева носителями идеала, по которым лирический герой, стыдясь своей слабости, старается равнять себя, выступают Революционеры и Поэты. Но со временем тема Революционера сублимировалась в тему Поэта — «революционность» как неортодоксальное отношение к жизни стала тем «мостком», через который автор совершил переход от идей революционной ломки («Трава забвенья») к идеям поэтической смелости и озорства, творческой озаренности в повести «Алмазный мой венец».

Но на этой фазе Катаев не остановился. Его «мовизм» обнаружил способность не только к последовательному развитию, но и к самокритике. Последний творческий цикл писателя отмечен созданием трех повестей: «Уже написан Вертер» (1979), «Спящий» (1984) и «Сухой лиман» (1985). Все они представляют собой в некотором роде «римейки» собственных произведений Катаева, написанных в разные годы. В «Спящем» слышны отзвуки романтической новеллы «В осажденном городе» (1920), в повести «Уже написан Вертер» Катаев разрабатывает сюжет о девушке из совпартшколы, который был пунктирно намечен в «Траве забвенья», а в «Сухом лимане» вновь появляются персонажи, отдельные эпизоды, даже некоторые образы-символы из повести «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» (1972) и даже из раннего рассказа «Отец» (1925).

В самом феномене «римейка» есть нечто, роднящее его с постмодернизмом — писание поверх известных текстов неминуемо приобретает диалогический характер. Но парадокс катаевских «римейков» состоит в том, что он применяет постмодернистскую стратегию к своим собственным произведениям, причем — даже к тем, которые написаны относительно недавно, уже в «мовистский» период. Новые произведения Катаева находятся со своими «первоисточниками» в достаточно сложных, по преимуществу полемических отношениях. Переписывая в своих «римейках» вроде бы один и тот же исходный жизненный материал, автор пропускает его сквозь призму иной художественной стратегии и фактически переписывает свое прежнее видение мира, внося существенные коррективы в свою художественную философию. Если рассказ «В осажденном городе» был по-ученически выдержан в жанровом ка^ ноне романтической новеллы, если в самой поэтике мемуарной повести «Разбитая жизнь» реализуется модернистская модель памяти как инструмента сопротивления смерти, то в повестях «Уже написан Вертер» и «Спящий» выступают наружу сюрреалистическая и постмодернистская структуры, причем в самом демонстративном — «сновидческом», подсознательно-иррациональном варианте.

В своих последних вещах Катаев остается, как и с самого начала «мовистского» периода, сосредоточен на внутреннем мире человека — на процессе протекания его душевной жизни в сознании и подсознании. «Царство субъективности» остается самой реальной реальностью, ценностным центром художественной Вселенной Катаева. Но если в его прежних «мовистских» произведениях «царство субъективности» утверждало себя как реальность искусства, созидаемая творческим гением поэтов и художников, то в последних произведениях «царством субъективности» становится реальность воображения «просто человека», не отмеченного какими-то особыми знаками творческой одаренности.

Как и в прежних «мовистских» произведениях Катаева, во всех трех последних вещах, кроме той «виртуальной», игровой реальности, которая описана языком модерна, обязательно присутствует иная, «внеигровая», онтологическая реальность — реальность большого времени Истории и роковое время Вечности. Но во всех предшествующих «мовистских» текстах реальность субъективная, создаваемая силою воображения и памяти, утверждала свое равенство с «миром, данным в ощущениях», а еще чаще — весело, победительно торжествовала над плоским материализмом объективной действительности. В последних произведениях писателя отношения между этими двумя реальностями — субъективной и онтологической — существенно изменились: онтологическая реальность истории и экзистенции грубо вторгается в хрупкий мир, созданный воображением и памятью, между ними идет жесточайшая тяжба.