Эти страшные цветы — лютики

Роман «Мелкий бес». Ключ к тексту

О романе «Мелкий бес» написано много — и толкового, и бестолкового. Про бестолковых сочинителей и вспоминать не стоит, а толковые как-то походя забывали, что является темой их Сочинения, они двигались по прихоти собственных мыслей и концепций, а Роман оставался по-прежнему необъясненным, а потому и недоступным для понимания.

Наверное, следовало бы вместо вещей важных, но все же второстепенных: исследования народной демонологии и литературных реминисценций, на которых замешана книга, объяснить, как следует читать этот роман, необычный для русской литературы, переполненной страданиями о бедном чиновнике и наперебой предлагающей решения мировых вопросов. А все прочее вынести в комментарии.

И потому следует сразу сказать: Федор Сологуб писал роман не о нравах провинциального города, не о типах, там привольно расположившихся, не о безумии Передонова и не о том, как обманули его, заставив обманом жениться на ненавистной и страшной Варваре. Он писал роман о проблемах языка. Но не в новомодном смысле, когда показывается бессилие слова, невозможность общей речи, разобщенность людей.

В романе язык подчиняет действие, направляет его, ибо персонажи понимают сказанное буквально, слово становится планом поступка, схемой поведения. И если сначала это не слишком бросается в глаза, то постепенно делается очевидным.

Казалось бы, что может пронять Передонова, а тем более уничтожить его? Он ведь непробиваем, неуязвим. Самодоволен, самовлюблен и потому с самохвальством говорит, что в него все влюбляются.

И ведь не совсем заблуждается на сей счет — жених он завидный, невесты так и пытаются его поймать, окрутить. И в средних летах, и чин высокий имеет, и денежно независим. Нет, для него тут нет пары, заключает он.

По его собственному мнению, он все превзошел: самые лучшие книги прежде прочел, самые вкусные кушанья попробовал, любого обмишулит. И жить собирается еще лет двести, а то и триста, никак не меньше того.

И понятия его неподвижны, можно сказать, незыблемы. Мицкевич — выше Пушкина, ибо Пушкин «камер-лакей», следовательно, место портрету Мицкевича на стене в столовой, а портрету Пушкина — в сортире.

Даже на мир Передонов смотрит по-хозяйски, не одобряет расточительства вселенной: «Когда Передоновы возвращались из-под венца, солнце заходило, а небо все было в огне и в золоте. Но не нравилось это Передонову. Он бормотал:

— Наляпали золота кусками, аж отваливается. Где это видано, чтобы столько тратить!»

Правда, есть в Передонове одна странность, которая потом разовьется в болезнь. Он учитель русского языка, и куски смыслов, обломки познаний бродят у него в мыслях, причудливо преображаются. То он кричит бедной Марте и ее брату словами городничего: «Чему смеетесь?» И добавляет: «Надо мной смеетесь?» То выбор им невесты из трех сестер Рутиловых превращается в пародию на пушкинскую «Сказку о царе Салтане»: каждая сестра говорит, как она станет ублажать в браке Передонова, а тот слушает.

И вдруг доверие Передонова к слову переходит границы, он становится рабом высказывания. Сперва неявно, затем явственно. Вот Рутилов, старательно сватающий за Передонова любую из своих незамужних сестер, показывает ему стебель белены, скомканный вместе с листьями и грязно-белыми цветами, дает понюхать Передонову.

Белена источает запах тяжелый, неприятный. «Растереть да бросить, — комментирует Рутилов. — Вот и Варвара твоя».

А в мозгах Передонова неожиданно возникает смысловая связь: белена — отрава. И его охватывает ужас: отравит, отравит! Этого достаточно. Куда ни глянь, за милыми картинами жизни таится опасность.

Заглянуть хоть в огород: «Там качались сухие коробочки мака да бело-желтые крупные чепчики ромашки, желтые головки подсолнечника никли перед увяданием, и между полезными зелиями поднимались зонтики: белые у кокорыша и бледно-пурпуровые у цикутного аистника, цвели светло-желтые лютики да невысокие молочаи». Что ни цветок — то ядовитый.

И теперь Передонов томится надвигающейся опасностью. Нюхает кофе — нет ли тяжелого запаха яда? А Павлушка Володин, почему он вспомнил про ерлы, блюдо, схожее с кутьей, почему предложил сготовить его для Передонова?

И Павлушка может отравить, подсыпать.

Игра отпущенных на волю словес разрастается, захватывает не одного Передонова. Игра просачивается и в речь повествователя, который если и не из передоновского круга, то живет тут же, недаром он подчеркивает: «наш город», «в нашем городе». И уже он называет передоновские мысли «паскудными детищами его скудного воображения».

Уже приворотный столб, возле которого стоит Передонов, ожидая выхода девиц Рутиловых, становится истинным «приворотным столбом», по названию схожим с приворотным зельем.

Дальше — больше. Словесные совпадения начинают властвовать. Словесная логика заключается в самом наличии слов:

«- Ты только постой у ворот, — убедительно говорил Рутилов, — я тебе любую выведу, которую хошь. Ну, послушай, я тебе сейчас докажу. Ведь дважды два — четыре, так или нет?

— Так, — отвечал Передонов. — Ну вот, дважды два четыре, что тебе следует жениться на моей сестре.

Передонов был поражен.

«А ведь и правда, — подумал он, — конечно, дважды два — четыре». И он с уважением посмотрел на рассудительного Рутилова. «Придется венчаться! С ним не сговоришь»».

А словеса могут все, они приникают друг к другу, дополняют свой смысл чужим смыслом. Почему так испугался Передонов, увидев нож в руке Варвары? Почему боится, что его зарежут?

Да ведь рядом сидит дама по фамилии Преполовенская. Вот и опасность для Ардальона Борисыча, опасность, которую он потом направит от себя к присутствующему тут же Володину.

И не смешон эпизод с розыгрышем Рутилова, слова-то, им произнесенные, способны обернуться правдой:

«Передонов пугливо ждал, и томила его злость на Рутилова. Вдруг Рутилов спросил:

— Ардальон Борисыч, а у тебя есть пятачок? — Есть, да тебе не дам, — злобно ответил Передонов.

Рутилов захохотал.

— Коли у тебя есть пятачок, так как же ты не свинья! — крикнул он радостно.

Передонов в ужасе схватился за нос.

— Врешь, какой у меня пятачок, у меня человечья харя, — бормотал он».

Во всем сказанном содержится смысл. Смысл есть даже в рифмованном приборматывании пьяного купца Тишкова: «Ему пора, ждет сестра».

Играют словами и другие герои книги. Людмила шутит с Сашей Пыльниковым: «Я вас душить буду». «Сразу и задушить», — обижается Саша. Так ведь духами, глупый.

И уже опять шутит. Розочки любишь? — Люблю. — Да не цветочки, а те, которыми секут, розочки, розги.

Опять: речь будто бы о цветах, а на самом деле — о боли. А цветы… Что это за желтые цветочки выросли у забора? «Это лютики», — поясняет Володин.

Какое страшное название, а ведь их так много, и вдруг ядовитые? Нет покоя Ардальону Борисычу.

И вещи, вслед за словами, показывают жуткие, скрытые было от глаз стороны. Варвара читает черную книгу. Поваренную?

Так черную же, чернокнижием занимается!

И внешне похожий на барашка Володин превращается в барана, жертву для заклания, которую в конце книги принесет Передонов. Кому? Словесам.

Ардальон Борисыч и сам порою не прочь поиграть словами. «Дрыхнули? — обращается он к Марте. — Теперь вы сосна». Та не понимает.

Понимает Передонов. Любое понятие переводит в план реальности. Хочет венчаться, да не с обручальными кольцами, а с обручальными золотыми браслетами.

Как? Почему? Да потому что говорят: «узы брака», а браслеты, хоть и золотые, напоминают об узилище, о тюрьме.

Вся эта фантасмагория развивается на фоне другой, карнавальной. Это не только реальный маскарад, к которому городские обыватели старательно готовят костюмы, это и не только переодевания Саши Пыльникова в женское платье. Маскарад жизненный. Передонова обманывают, разыгрывают, заставляя жениться. Играет — по-своему, с собственной целью — даже письмоносец, доставивший поддельное письмо от княгини.

Нарочито долго рылся в сумке, притворялся, будто ищет нужный конверт. Ждал, пока нальют водки и дадут закусить.

Разыгрывать Передонова станут и после брака. Ничего не понимая, Варвара станет кричать под дверью помутившегося разумом Передонова на разные голоса. А там, объединившись с Володиным, будет стучать, будто кто пришел, вопрошать: «Генерал Передонов дома?»

Для них шутки, для Передонова серьез. Не явленное в слове как бы и не существует. Сколь трогателен, хоть и страшен разговор Передонова с городовым.

«Он не посмел закурить вынутой папиросы, подошел к городовому и робко спросил:

— Господин городовой, здесь можно курить?

Городовой сделал под козырек и почтительно осведомился:

— То есть, ваше высокородие, это насчет чего? — Папиросочку, — пояснил Передонов, — вот одну папиросочку можно выкурить? — Насчет этого никакого приказания не было, — уклончиво отвечал городовой. — Не было? — переспросил Передонов с печалью в голосе. — Никак нет, не было. Так что господа, которые курят, это не велено останавливать, а чтобы разрешение вышло, об этом не могу знать. — Если не было, так я и не стану, — сказал покорно Передонов. — Я — благонамеренный. Я даже брошу папироску.

Ведь я статский советник.

Передонов скомкал папироску, бросил ее на землю и, уже опасаясь, не наговорил ли он чего-нибудь лишнего, поспешно пошел домой».

Не сказано — значит, нет. А сказалось — есть. И словесные каламбуры оборачиваются действительностью. Увидел Ардальон Борисыч, что Володин вечно ходит в котелке, и угрюмо предрек: ты в котелке сваришься. Еще бы, ведь Володин жертва, барашек, агнец.

А Передонову, помутившемуся в мыслях словеснику, виднее.

Он и говорит теперь смутно. Окружающим кажется, что он просто пьян, ан Передонов знает, что к чему, за каждым словом у него смысл, влекущий к действию:

«Ну, мы с тобой, Павлуша, будем пить, только вдвоем. И ты, Варвара, пей, — вместе выпьем, вдвоем.

Володин, хихикая, сказал:

— Ежели и Варвара Дмитриевна с нами выпьет, то уж это не вдвоем выходит, а втроем. — Вдвоем, — угрюмо повторил Передонов. — Муж да жена — одна сатана, — сказала Варвара и захохотала».

Варвара не поняла сказанное мужем, а он-то твердо ведал, что имел в виду, когда говорил «вдвоем»: Володина не станет.

И тут начинается подлинное безумие Передонова. Он обманывается в смыслах, слова больше не служат ему. Намекая на нож, затаенный в кармане, и на близкое убийство, Ардальон Борисыч говорит: «Тут, брат, у меня есть такая штучка, что ты, Павлушка, крякнешь».

А Павлушка не крякнул — завизжал. И в ужасе завизжали все — и Варвара, и подоспевшая на вопли кухарка. И сам Передонов.

Ему изменили слова, мироздание порушилось. Передонов больше ничего не слышит и не владеет ни словом, ни смыслами: «Наконец осмелились, вошли, — Передонов сидел понуро и бормотал что-то несвязное и бессмысленное».

Много есть жуткого на земле. Есть смерть, курносая баба, нанимающаяся в кухарки, есть подлости и пошлости. Есть даже невзрачные желтенькие цветочки со страшным названием — Лютики.