Евгений Онегин выразитель особенностей содержания жизни русского общества

Евгений Онегин — определенный этап в развитии русского общественного сознания. Онегин — воплощение европейского сознания: европейской культуры, образованности, приоритет рационалистического сознания. Подчеркивается его отчужденность от национальной жизни: он без семьи, воспитан иностранным гувернером, засилье иностранных слов в первой главе. Пушкин не дает однозначных оценок, но видит и сильные стороны, прежде всего, потребность осмыслить себя как личность. Работая в Одессе над второй главой, Пушкин еще не знал, что скоро — не пройдет и года — он вынужден будет поселиться в этом «прелестном уголке», сосланный, поднадзорный. Но он уже давно знал, что русская деревня далеко не так прекрасна, как кажется непосвященному взору.

Еще в 1819 году, приехав в Михайловское во второй раз в жизни, двадцатилетний Пушкин увидел не только прелесть русской природы:

…Но мысль ужасная здесь душу омрачает: Среди цветущих нив и гор Друг человечества печально замечает Везде невежества губительный позор. Не видя слез, не внемля стона, На пагубу людей избранное судьбой, Здесь барство дикое, без чувства, без закона, Присвоило себе насильственной лозой И труд, и собственность, и время земледельца… («Деревня». 1819 г.)

Вот эти страшные контрасты русской деревни XIX века сохранились в уме и сердце поэта. Не случайно уже в первой строфе слышна еле заметная ирония — когда Пушкин говорит о «прелестном уголке». Чем дальше описывает он деревню, тем слышнее ирония. Дом дядюшки Онегина назван «почтенным замком», хотя обставлен он весьма скромно: «два шкафа, стол, диван пуховый…» Слово «замок» вызывает мысли о феодале, которому подчинены безропотные вассалы, о несправедливости, царящей там, где властвует «барство дикое». Прочтя всего две строфы, читатель начинает понимать горечь эпиграфа: «О Русь!» Тяжело мыслящему, благородному человеку жить на Руси в пушкинскую эпоху. Трудно Онегину в деревне — потому трудно, что он умнее, честнее тех людей, которые окружают его. И ему эти люди постылы, и он им враждебен; они злословят о нем:

«Сосед наш неуч; сумасбродят; Он фармазон; он пьет одно Стаканом красное вино; Он дамам к ручке не подходит; Все да, да нет; не скажет да-с Иль нет-с».

Таков был общий глас. Эти обвинения нам знакомы: «Шампанское стаканами тянул. — Бутылками-с, и пребольшими. — Нет-с, бочками сороковыми». Так рассуждали о Чацком гости Фамусова. В «Горе от ума» глухая старуха графиня-бабушка не услышала ни звука из того, что ей рассказал Загорецкий о Чацком, но слова нашла такие же, как соседи Онегина: «Что? К фармазонам в хлеб? Пошел он в басурманы?». Сам Пушкин во время южной ссылки примыкал к кишиневской масонской организации. Среди масонов было немало передовых людей, будущих декабристов, потому их так ненавидели гости Фамусова и соседи Онегина. Читая первую главу, мы сравнивали Онегина с Пушкиным, Чаадаевым, Кавериным — с умнейшими, выдающимися людьми своей эпохи. Евгений не таков, как эти люди, ему недоступны их знания, их таланты, их умение понимать жизнь, действовать. Но он много выше среднего человека своего круга — в этом мы убеждаемся, читая вторую главу. И этого-то не прощает ему его круг. За неделю до того, как вчерне закончить вторую главу, Пушкин писал А. И. Тургеневу: «… Я на досуге пишу новую поэму Евгений Онегин, где захлебываюсь желчью». (Разрядка Пушкина.) За месяц до этого, в разгар работы над второй главой, Пушкин пишет в другом письме — П. А. Вяземскому: «…О печати и думать нечего, пишу спустя рукава. Цензура наша так своенравна, что с нею невозможно и размерить круга своего действия — лучше об ней и по думать». Когда на сцене появляется Ленский, мы знакомимся с еще одним типом русского молодого человека пушкинской поры.

…С душою прямо геттингенской, Красавец, в полном цвете лет, Поклонник Канта и поэт. Он из Германии туманной Привез учености плоды: Вольнолюбивые мечты, Дух пылкий и довольно странный…

В Геттингенском университете в Германии воспитывалось немало русских юношей — и все они были известны своими «вольнолюбивыми мечтами». Итак, Онегин и Ленский подружились. Но они ведь такие разные:

… Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламень Не столь различны меж собой.

Подружились они потому, что все остальные совсем уж не подходили для дружбы, потому что каждый скучал в своей деревне, не имея никаких серьезных занятий, никакого настоящего дела, потому что жизнь обоих, в сущности, ничем не заполнена.

Так люди (первый каюсь я) От делать нечего друзья.

Это «первый каюсь я» — характерно для Пушкина. Да, и в его жизни были такие дружеские отношения — от делать нечего — в которых пришлось потом горько каяться: с Федором Толстым — «Американцем», тем самым, о котором Грибоедов говорит: «В камчатку сослан был, вернулся алеутом, и крепко на руку нечист; да умный человек не может быть по плутом», Быть может, Пушкин, когда писал эти строки, думал и об Александре Раевском, своем «демоне», — много горя принес ему этот друг. Круг их разговоров серьезен, это не пустая болтовня:

Племен минувших договоры, Плоды наук, добро и зло, И предрассудки вековые, И гроба тайны роковые, Судьба и жизнь в свою чреду, Все подвергалось их суду.

Это — темы разговоров мыслящих людей. Те же проблемы обсуждались будущими декабристами: читался «Общественный договор» французского просветителя Жан-Жака Руссо; решались задачи практического применения наук в сельском хозяйстве; о «добре и зле» сам Пушкин много говорил с Раевским, а в лицейские годы — с Кюхельбекером. В 1821 году Пушкин записал в своем дневнике: «Утро провел я с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова… Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч.». Вполне может быть, что и с Пестелем Пушкин беседовал о добре и зле, что их занимали «предрассудки вековые и гроба тайны роковые».