Эволюция творческого пути А. Блока

Эволюция творческого пути А. Блока от драмы «Песня Судьбы» к последней драме «Роза и Крест» демонстрирует достаточно резкую перемену эстетических взглядов поэта, что не было свойственно его драматургии ранее. При поверхностном наблюдении можно предположить, что «Роза и Крест» уходит от эстетической проблематики предшествующих драм, в том числе «Песни Судьбы». Действительно, в романтическом сюжете жертвенной любви средневекового рыцаря к даме сложно узнать такие метапоэтические темы, демонстративно представленные в предшествующих драмах, как, например, трагическое осознание резкого разрыва между искусством и жизнью, разочарование в способности поэтического слова воплощаться в жизни, характерные для «Песни Судьбы».

Однако, как будет показано далее, драма «Роза и Крест» унаследовала метапоэтическую тему — тему размышлений об искусстве, которая красной нитью проходит через всю драматургию Блока, и именно здесь, по мнению А. В. Федорова, разрешена художественная «задача, которая не была осуществлена в «Песне Судьбы». Размышления о бытийном оправдании искусства — его природе, соотношении с действительностью и роли в жизни выносятся на сюжетный и мотивный уровни драмы «Роза и Крест». Рассматривая наброски, связанные с первоначальным оперным замыслом, Н. Волков, один из первых исследователей драматургии Блока, отметил, что уже на этапе замысла драмы в основе лежала мысль о роли искусства в преображении действительности.

В период создания «Песни Судьбы» Блок неоднократно высказывался о своем стремлении к слиянию красоты и пользы в искусстве — о «Прекрасном» как идеале искусства, о непосредственном вторжении искусства в жизнь. Эта идея была отражена в сюжете драмы «Песня Судьбы» в публицистически заостренном виде. Метапоэтическая тема «Песни Судьбы» представляет собой проверку идеи непосредственной действенности искусства и, можно сказать, собственной блоковской концепции жизнетворчества на фоне общей проблематики жизнетворчества символистов. Сюжет «Песни Судьбы» развивает проблему судьбы поэта, вышедшего из замкнутого индивидуалистического мира в «холод и мрак» действительности, и ставит вопрос о возможности существования в ней. Если в сюжеты предшествующих лирических драм Блок вложил метапоэтическую тему самосознания бытия поэта, воплощая ситуацию острого столкновения своего художественного мира с действительностью, то в «Песне Судьбы» он возводит эту тему на более высокий уровень,
изображая одновременно устремленность к жизнестроительной силе искусства и понимание иллюзорности подобных претензий.

Период написания «Песни Судьбы» был отмечен для Блока разочарованием в символистской эстетике.4 Несмотря на это, а также на признание заслуг реализма, тема «общественного» в искусстве, воздействия искусства на жизнь, важнейшая в драме, коренным образом связана со стремлением к слиянию искусства и жизни, что, как замечает А. Вислова, пронизывает всю культуру символизма.5

Миф о слиянии искусства и жизни, репрезентируемый на уровне сюжета в стремлении Германа к Фаине, поэта-интеллигента — к миру, свидетельствовал об исчерпанности надежд на возможности символистской теургии. Пьеса строится на вере в эстетическое преображение действительности, поэт предстает здесь как спаситель мира, хотя реальное развитие сюжета и его метапоэтический потенциал свидетельствуют о крушении этой мечты.

Предназначенный герою новый путь к Прекрасному — истинному эстетическому идеалу, для которого уже не актуальна формула «жизнь есть кощунство перед искусством, и искусство — кощунство перед жизнью», и к «художнику-человеку» является переходом к новому мифу о принятии мира как такового, о «вочеловечении» через приобщение к страданиям «страшного мира». Поиск истинного соотношения поэта и действительности еще впереди, и проводник поэта — душа народа, носитель голоса ветра, песни судьбы — советует ему не стоять на месте.

Моментом пересечения «Песни Судьбы» со следующей драмой — «Роза и Крест» — является задача, отнесенная к будущему Германа, — мечта о слиянии красоты и пользы, об «общественности» в искусстве. В «Песне Судьбы» она предстает как автометапоэтическая тема — решение Блоком общей дилеммы. Следовательно, образ Германа в метапоэтическом смысле есть не что иное, как творческий портрет автора, заново начинающего свой путь там, где «открывается пустая равнина, душа, опустошенная пиром».

Это важнейший момент эволюции творческой мысли Блока от «Песни Судьбы» к драме «Роза и Крест». Исследователи творчества Блока характеризуют период между этими двумя произведениями как разрушение его утопической веры в теургическую миссию художника-символиста. Т. М. Родина, в частности, подчеркивает: «Именно в это время разрушается утопическая вера Блока в то, что искусство является высшей и самостоятельной формой действительности и что в этом качестве оно способно — при известной душевной подготовленности людей — преодолеть социальные противоречия, сближая между собою мир идеальный, в котором искусство берет свои истоки, и данный, «ближайший мир».

Это изначальное представление символизма об искусстве еще сохраняет свои главные контуры в драме «Песня Судьбы». Подобная «платоновско-соловьевская концепция искусства заметно драматизировалась после революции 1905 года, — замечает, например, Ю. К. Герасимов. — Драма «Песня Судьбы» уже писалась Блоком в состоянии тревоги и озабоченности именно проблемами общественными. Блок все еще считал, что пьеса может подействовать на зрителей пробуждающе, хлестнув их по душам, подобно «удару бича». Работая над ней, Блок еще разделял характерную для символистов надежду на «соборную» силу театра». В результате окончательного разрушения символистской концепции искусства дальнейшие творческие поиски рождают драму «Роза и Крест», тесно связанную с новыми художественными достижениями Блока 1910-х годов.

В драме «Роза и Крест» искусство и художник показаны вне прямого столкновения с действительностью, что принципиально отличает ее от «Песни Судьбы». Если в той развитие драматического действия полностью соответствует «песне судьбы» Фаины, то в «Розе и Кресте» «песня» о судьбе стоит вне внешнего действия драмы, не превращается в реальную действительность, остается внутренним духовным «предчувствием», сном и мечтой. Призыв «иного мира» в «Розе и Кресте» не осознан, он не включается в план реальной действительности, как это было в «Песне Судьбы». На эту особенность драмы обратила специальное внимание Л. М. Борисова. Если «в «Песне Судьбы», — замечает исследовательница, — «звук» бушевал повсюду», то «в «Розе и Кресте» он локализовался в искусстве».

В «Розе и Кресте» «песня» не сливается ни с реальностью, ни с мифом жизнетворчества, т. е. не пытается создать другую реальность. О присутствии нового художественного начала, отвечающего авторской интенции, красноречиво свидетельствует замечание самого поэта. Отвергая мысль о введении в драму какого-либо мистического мотива, он записал в дневнике: «Утром Люба подала мне мысль: Бертран кончает тем, что строит капеллу Святой Розы. Обдумав мучительно это положение, я пришел к заключению, что не имею права говорить о мистической Розе, что явствует из того простого факта, что я не имею достаточной духовной силы для того, чтобы разобраться в спутанных «для красы» только, только художественно, символах Розы и Креста. Конца судьбы Бертрана я продолжаю не знать…». Блок не хотел «провраться «мистически», боясь повторить в этой драме «проклятие отвлеченности», глубоко проникающее «Песню Судьбы».