Философия войны у Толстого (на примере романа «Война и мир»)

В общей концепции романа мир отрицает войну, потому что содержание и потребность мира — труд и счастье, свободное, естественное и потому радостное проявление личности, а содержание и потребность войны — разобщение людей, разрушение, смерть и горе. Ужас смерти сотен людей на плотине Аугеста (во время отступления русской армии после Аустерлица) потрясает тем более, что Толстой сравнивает этот ужас с видом той же плотины в другое время — когда здесь «столько лет мирно сиживал в колпаке старичок-мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу» и «столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и уезжали по той же плотине, запыленные мукой, с белыми возами». Страшный итог Бородинского сражения рисуется в следующей картине: «Несколько десятков тысяч человек лежали мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах… на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского».

Само изображение правды войны — «в крови, в страданиях, в смерти», которое Толстой провозгласил своим художественным принципом еще в Севастопольских рассказах, исходит из народной точки зрения на сущность войны. Правителям народов Наполеону и Александру, равно как и всему высшему обществу, мало дела до этих страданий. Они либо не видят в страданиях ничего ненормального — как Наполеон, — либо с брезгливо-болезненной миной отворачиваются от них — как Александр от раненого солдата.

Толстой говорил, что только собственный взгляд на историю, позволил ему «осветить под новым и, как кажется, верным углом некоторые исторические события». Философские рассуждения в его романе — не дополнительный привесок к художественным картинам, а естественный, напрашивающийся сам собою вывод из них. «Если бы не было этих рассуждений, не было бы и описаний», — заметил Толстой в одном из набросков эпилога. Он очень дорожил тем разрядом своих читателей, которые «между строками, не рассуждая» прочтут все то, что он писал в рассуждениях. Но сами эти рассуждения называл «нераздельной частью» своего миросозерцания и возмущался критиками, которые пренебрежительно отзывались об этой стороне романа.

В последующее время философско-историческая часть «Войны и мира» также вызывала разноречивые, в том числе и резко критические суждения. Ныне совместными усилиями нескольких исследователей — Н. Гусева, А. Сабурова, А. Скафтымова, Н. Арденса (Апостолова), В. Асмуса, С. Бочарова, Е. Купреяновой — этот важный и сложный вопрос достаточно прояснен. Показано, что «последнее слово философии истории Толстого — не фатализм, не детерминизм, не исторический агностицизм, хотя формально все эти точки зрения у Толстого налицо и даже бросаются в глаза. Последнее слово философии истории Толстого — народ».

Он отказывается признать силой, руководящей историческим развитием человечества, какую бы то ни было «идею», а также желания или власть отдельных, пусть даже и «великих» исторических деятелей. «Есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами, — пишет Толстой. — Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскивания причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденное Земли». Перед историками Толстой ставит задачу «вместо отыскания причин… отыскание законов».

Толстой остановился в недоумении перед осознанием законов, которые определяют «стихийно-роевую» жизнь народа. Согласно его взгляду, участник исторического события не может знать ни смысла и значения, ни — тем более — результата совершаемых действий, В силу этого никто не может разумно руководить историческими событиями, а должен подчиняться стихийному, неразумному ходу их, как подчинялись древние фатуму.

Однако внутренний, объективный смысл изображенного в «Войне и мире» вплотную подводил к осознанию этих закономерностей. Кроме того, в объяснении конкретных исторических явлений сам Толстой очень близко подходил к определению действительных сил, руководивших событиями. Так, исход войны 1812 года был определен, с его точки зрения, не таинственным и недоступным человеческому пониманию фатумом, а «дубиной народной войны», действовавшей с «простотой» и «целесообразностью».