Философская абстракция пьесы «Бесприданница»

В раннюю пору Островским была написана драма «Не так живи, как хочется». Продолжение пословицы гласило: «…а как бог велит». Одна «мудрость пословицы», с рассуждения о которой я начал, нередко спорила с другой, дополняя, а иногда и решительно поправляя заявленное драматургом прежде.

Поучение взывало к идее долга, противоположного естественным желаниям, игре страстей. Но спустя четверть века Островский пишет другую пьесу, которую называет: «Правда — хорошо, а счастье лучше». «Правда» здесь, конечно, не антипод лжи, не «истина», а та же идея долга, религиозного долга, диктующего нравственное поведение. Человеческое простое счастье как бы объявляется драматургом чем-то более несомненным, чем принужденная жизнь «по правде», то есть в согласии с идеей домостроевского «долга»: прямое противопоставление старой мудрости жить «не гак, как хочется», или, скорее, поправка жизни к морализму.

Островскому чужда философская абстракция, он никогда не «умствует». Но обладая художественным ясновидением, учит своих зрителей понимать людей — видеть за словами желания, умыслы, страсти, выгоды, высокие И низкие порывы и различать их связь с обстоятельствами, средой и социальным миром. Замечательный читатель Островского, которого я уже цитировал, академик В. И. Вернадский, превосходно описал диалектику в его творчестве «временного» и «вечного»:

«Точно так же, как Щедрин, он проник в глубину тех слоев русского общества, которые явились и являются устоями русской государственной машины-бюрократии и мещанства в широком смысле слова. Эти создания исторической жизни Московской Руси проходят здесь со всеми своими достоинствами и недостатками: бедностью пли отсутствием мысли, наивной безответственностью, погоней за личными интересами и в то же время нередко С доходящей до героизма покорностью судьбе и упорством, цепкостью, позволяющими им жить и находить возможность человеческого существования в самых немыслимых, невозможных условиях, и на этом фоне проходят здесь все те же общечеловеческие черты, которые так ярко проявляются во всякой великой комедии,- те черти, которые не зависят ни от времени, ни от исторических условий и везде одни и те же — основной фон жизни — застывший и неподвижный веками…»

Поразительная художественная зоркость сочеталась у Островского с огромным простодушием: это детскость большого ума. Нельзя играть героев Островского «понарошку», с нажимом, «наигрывая» — его драматургия этого не терпит. Каким бы социальным дикобразом ни казался его персонаж, какой-нибудь самодур-купчина или извивающийся в угодливости приказчик, внутри у: него своя неопровержимая логика самооправдания, уверенность в собственной правоте. Лучшие же герои Островского наделены святой наивностью, которую неверно было бы оскорбить современной иронией.

В комедии «Таланты и поклонники» Негина представляет Мелузова как своего «учителя». «Учитель! Чему он тебя, учит?» громогласно вопрошает трагик. «Всему хорошему»,-отвечает Негина. Как произнести эти реплики современным актерам? Если не поверить в искренность и простосердечие драматурга от души, всем существом — выйдет смешно и плоско. У Островского безусловная вера в добро, правдивость, простоту — им и надо верить на сцене.

Во времена Островского режиссеров в нашем нынешнем смысле у пьесы не было. Главным режиссером был сам драматург, который, во-первых, выбирал актеров на роли (распределение ролей было в те времена безусловной привилегией автора); во-вторых, трактовал пьесы уже своим чтением ее перед труппой, и артисты нередко брали его «тон»; в-третьих, ремарками организовывал мизансцены и подсказывал психологическое состояние актерам. Поэтому, ставя пьесы Островского, авторские ремарки надо читать так же тщательно, как и текст роли: драматург-режиссер ошибается редко.

Островский остро чувствовал, как изживает себя былая театральная условность. В конце жизни ему все больше досаждали длинные монологи е объяснением мотивов действия и реплики «в сторону». Он требовал тонкого жизненного поведения актера на сцене, полнейшей иллюзии. Но правда искусства лишь начиналась для него с внешнего жизнеподобия.. «При художественном исполнении,- замечал он,- слышатся часто не только единодушные аплодисменты, а и крики из верхних рядов: «это верно», «так точно»…

Сказано это об актере, но относится и к делу драматурга. Сопряжение «духа времени», его злободневной боли и попыток понять вечные тайны человеческой души, соединение полной правдивости было сердцевиной театра Островского. И если спросить, почему прежде всего надо следовать, на большой или малой, профессиональной или самодеятельной сцене, ответ в два слова: ВЕРЬТЕ ОСТРОВСКОМУ!