Фольклор горцев Северного Кавказа в поэзии Лермонтова

Начиная с 1831 г., Лермонтов проявляет более серьезный интерес к народному творчеству горцев и создает произведения, в которых уже видна рука истинного гения. В 1831-1834 гг. он пишет ряд поэм и лирических стихотворений, связанных с бытом кабардинцев, черкесов, лезгин и других народов Северного Кавказа. Большею частью автор говорит здесь про Пятигорск и прилегающие в нему места, и это вполне понятно, так как он бывал этих местах, жил воспоминаниями о них. По-видимому, от кого-то из родных или знакомых он в начале 30-х гг. слышал немало занимательных историй, различных преданий и легенд, так как даже в беглых упоминаниях проявляет превосходное знание местных адатов и фольклорных мотивов, вводит много слов, занесенных с Кавказа.

Прежде чем перейти к ознакомлению с этими произведениями, отметим, что в районе группы Минеральных Вод было немало гор, урочищ, долин, окруженных различными поверьями и сказаниями.

В труде профессора Савенко о Кавказских Минеральных Водах, вышедшем в 1828 г., упоминается, что по местному преданию, название колонии Каррас произошло от имени жившего когда-то в этих местах князя Карас, жители владений которого были истреблены чумою. Про гору Машук существовала следующая легенда.

Старый князь Эльбрус полюбил красивую кабардинку по имени Машука; он сулил ей богатство и почести, но она была любима юным джигитом Бештау и отвечала ему взаимностью. Соперники вступили в поединок, и оба пали в схватке, а Машу-ка застыла и заплакала горькими слезами, превратившимися в целебные источники.

О находящихся близ Кисловодска скалах, прозванных «Замком коварства и любви», сложилась легенда такого содержания:

Проводник-кабардинец полюбил приехавшую в Кисловодск княжну. Они дали клятву никогда не разлучаться. Их преследовал отец княжны. Они решили покончить самоубийством, бросившись в пропасть; юноша так и сделал, а княжна не захотела умирать, и тогда со дна пропасти послышалось: «Коварная!», и это слово было повторено окрестными скалами.

Лермонтов в детстве любовался величественным Эльбрусом. Большой популярностью пользовались среди местного населения приуроченные к этой вершине легенды о скованном великане, напоминающие древнегреческий миф о Прометее. Как чисто сказочные, так и бытовые фольклорные мотивы — о кровной мести, о похищении женщин, о военных подвигах местных героев, участников Кавказской войны — были хорошо известны Лермонтову и широко использованы им.

Еще профессор Висковатов отметил, что «на Кавказе в числе разных злых духов известен и Азраил, являющийся у магометан одним из четырех ангелов, ангелом смерти, уносящим душу в рай Магометов… Лермонтову были известны некоторые из этих народных сказаний». Образ Азраила, ангела смерти, пленил воображение поэта; об этом говорит его незавершенная поэма «Азраил» (1831 г.). В ней есть отзвуки фольклора вне-кавказских и кавказских народов. Мотивы об ангеле смерти широко распространены на Кавказе; на этом мы еще остановимся в VI главе, касаясь грузинских и армянских вариантов данного мотива. Имя Азраила известно в фольклоре народов Северного Кавказа. Можно предположить, что это было известно и Лермонтову. В его поэме «Азраил» есть следующие стихи о кончине мира:

Когда же род людей пройдет

И землю вечность разобьет,

Услышав грозную трубу,

Я в новый удалюся мир

И стану там, как прежде сир,

Свою оплакивать судьбу.

В ногайской поэме «Мурза Эдыге» есть следующее место, сходное с приведенным нами отрывком: «И меня, отца своего, заступника своего в день суда, когда Азраил вострубит в трубу, сын мой Нурадиль, ты гонишь от себя!» Об Азраиле говорится в кумыкской песне «Участь бобыля»:

«Вот бобыль поехал искать заработка, а за ним по пятам ангел смерти, чтобы взять его душу. Ангел смерти! не бери мою душу, не проливай моей крови на зеленой траве.

Ангел смерти! еще рано брать мою душу и проливать мою кровь на зеленой траве. У меня нет жены — если я умру, то некому плакать над моим телом».

Дивы, или дэвы, очень часто встречаются в эпосе ингушей, осетин и других народов Северного Кавказа; у ингушей, например, они считаются древнейшими насельниками края, обитавшими в горах до нартов (богатырей). Во время археологических разысканий в горной Ингушии мы в ряде мест находили развалины монументальных построек, сложенных из гигантских камней; по преданиям местных жителей, все это остатки жилищ дэвов. Мифы о дэвах известны также, как мы указываем ниже (гл. VI), в фольклоре закавказских народов.

В греческих мифах есть целый ряд мотивов, относящихся к Кавказу, в том числе мотив о бессмертном, смелом герое Прометее. Этот миф, привлекший внимание многих поэтов различных времен и народов — Эсхила, Гете, Шелли, Байрона и других, — широко распространен по всему Кавказу; здесь герой часто называется Амираном (Амраном), имеет и другие имена. Легенды о нем, известные в многочисленных вариантах, заключают в себе черты как общие с греческим мифом, так и чисто местные.

Лермонтову было знакомо и имя Прометея, и кавказские сюжеты о скованном великане. Напомним следующее место в поэме «Измаил-Бей»:

Ужасна ты, гора Шайтан,

Пустыни старый великан.

Тебя злой дух, гласит преданье,

Построил дерзостной рукой,

Чтоб хоть на миг свое изгнанье

Забыть меж небом и землей.

Здесь три столетья очарован,

Он тяжкой цепью был прикован,

Когда надменный с новых скал

Стрелой пророку угрожал.

Как буркой, ельником покрыта,

Соседних гор она черней.

Тропинка черная прорыта

Слезой отчаянья по ней;

Она ни мохом, ни кустами

Не зарастает никогда…

Автор говорит, что даже животные страшатся этого места. Судя по описанию места действия поэмы, эта гора должна находиться в Чечне, где-то вблизи берегов реки Аргуна. Название горы, как мы видели, связано с легендой о дерзком духе, свергнутом с небес и прикованном за свою строптивость к скале.

Предание, внесенное Лермонтовым в поэму «Измаил-Бей», имеет много аналогий в северокавказском эпосе. Особенно распространены они у кабардинцев и черкесов, причем по традиции бывают часто приурочены к Эльбрусу. В книге Н. Данилевского о Кавказе, вышедшей в 40-х гг. прошлого века, есть краткое упоминание об этих легендах, связанных с Эльбрусом.

Глубоко интересуясь горской поэзией, поэт наделяет этой чертой и некоторых своих героев. Максим Максимыч владеет черкесским языком, помнит песни Бэлы и Казбича. Обрисовывая тип «настоящего кавказца», Лермонтов отмечает, что бывалый офицер, долго проживший на Кавказе, «полюбил жизнь простую и дикую», «пристрастился к поэтическим преданиям народа воинственного. Он понял вполне нравы и обычаи горцев, узнал по именам их богатырей, запомнил родословные главных семейств» (V, 323).

Внимание Лермонтова привлекали также мотивы фольклора, связанные с современным бытом горцев и с событиями Кавказской войны.

Во многих своих произведениях он останавливался на характерных для старинных горских обычаев адатах кровной мести и похищения женщины, осуждая эти адаты, так как они сковывали свободу и горца, и горянки.