Функция авторского времени в пьесе «Жизнь Галилея» Брехта

Огромной художественной заслугой, подлинным новаторством драматурга является то, что это свое понимание времени он облекает в плоть и кровь, делает его не только смыслом и содержанием своих творений, но и важнейшим элементом их структуры.

«В жизни Галилея» — драме об ученом, отрекшемся от открытой им научной истины, Брехта интересует не только личность героя сама по себе, но и более общая проблема большого и малого кругов морали, проблема отношений между моралью личной и моралью общественной, в их объективном смысле.

Мораль, по Брехту, имеет две стороны — объективную и субъективную, и обе они обладают той особенностью, что, сталкиваясь с действительностью, с потоком времени, оказывают на них существенное влияние, особенно объективная сторона морали.

Объективный смысл морали важен драматургу. То, что хорошо для героя сейчас, может оказаться пагубным для других людей в грядущем — так стоит вопрос в драме.

И, наверное, в связи с такой постановкой моральной проблемы в «Жизни Галилея», как и в большинстве пьес Брехта, столь значительную роль играет вопрос о выборе, который ставится на протяжении драмы несколько раз. Ему предстоит решать: переселиться ли во Флоренцию ради более высокой оплаты его труда, или остаться в Падуе, где обеспечена свобода научных изысканий; оставаться ли в зачумленной Флоренции, чтобы закончить начатый труд, или позаботиться о личной безопасности; отречься от своего учения о вращении Земли, или проявить мужество в конфликте с инквизицией; наконец, продолжать запрещенные опыты в области астрономии, или мирно заниматься безопасными физическими экспериментами в области плавания твердых тел и т. д.

Для человека такого масштаба, как Галилей, переход из малого нравственного круга в большой оказывается неизбежным и необходимым почти при каждом решении, и драматург беспощадно определяет в своем герое предел его нравственной прочности. Особенно резко звучит оценка поведения героя с позиций объективной морали, когда драматург привлекает для подтверждения справедливости своего вывода о тяжкой вине ученого перед современным миром и грядущим в качестве свидетеля само время, т. е. именно будущее. Оценка поступка Галилея осложняется в виду тех исторических последствий для науки и общества, к которым привело его отречение. Об этом драматург пишет в своем предисловии к пьесе: «Некоторые физики говорили мне, и притом весьма одобрительно, что отказ Галилея от своего учения, несмотря на некоторые «колебания», изображен в пьесе как вполне разумный шаг, поскольку он дал ему возможность продолжить свои научные труды и передать их потомству. Если бы они были правы, это означало бы неудачу автора.

В действительности же Галилей, обогатив астрономию и физику, в то же время лишил эти науки большой доли их общественного значения. Своей дискредитацией Библии они некоторое время стояли на баррикадах в борьбе за всякий прогресс. Правда, перелом все-таки совершился в течение последующих столетий и при их участии, но это был именно перелом, а не революция; скандал, так сказать, выродился в диспут между специалистами. Церковь, а с нею все реакционные силы смогли отступить в полном порядке и более или менее удержать свою власть. Что касается самих этих наук, то они никогда уже не возвышались до своей тогдашней общественной роли, никогда уже не достигали такой близости народу».

Далее, в предисловии к американскому изданию пьесы Брехт пишет о том, что «в период работы над «Галилеем» атомный век дебютировал в Хиросиме. И в тот же миг биография основателя новой физики зазвучала по-иному. Адская сила Большой Бомбы осветила конфликт Галилея с властями новым, ярким светом» (3, 421).

И чуть ниже: «Атомная бомба и как техническое и как общественное явление — конечный результат научных достижений и общественной несостоятельности Галилея (там же).

Так достигается то, что мы называем решением проблемы в ее «объективном плане», в «масштабе целой эпохи» и еще шире — в потоке времени. Если внутри драмы локальность изображения снимается привлечением таких значительных отрезков времени, как десятилетия, то в комментариях к ней автор перекидывает мост между прошлым и будущим протяженностью более, чем в 300 лет (от 1633 до 1945 года, т. е. от года отречения Галилея до года, когда была сброшена атомная бомба).

Нельзя не отметить факт, замеченный многими исследователями, что «Жизнь Галилея» занимает особое место в драматургии Брехта: если в других пьесах авторская позиция, авторское отношение к герою ясно определены, заданы с самого начала, и не оставляют сомнения, то не так обстоит дело в «Жизни Галилея».

Действительно, материал драмы не предлагает однозначного вывода о том, осуждает ли драматург своего Галилея за отречение от правды окончательно и бесповоротно, или принимает во внимание «смягчающие обстоятельства»? Это вопрос сложный, ибо многое сближает писателя с его героем: глубокая вера в разум, уважение к свободе мысли, стремление к всяческому прогрессу, острое чувство времени, его подвижности. Поэтому особенно интересен принцип характеристики персонажа под углом зрения его представлений о времени, который доминирует в «Жизни Галилея». Диалектическое понимание времени как процесса борьбы старого с новым, которым наделен брехтовский Галилей, помогает пролить дополнительный свет на вопрос об отношении к нему автора. Отец современной физики в трактовке Брехта в высшей степени ясно осознает те грандиозные жизненные изменения, которыми чревато движение времени:

И вместе с тем драматург ставит в упрек своему герою именно недостаточно ясное понимание времени и политической обстановки, в которой он живет. Всем движением драмы, изображением трагической судьбы героя он как бы утверждает мысль о том, что побеждает тот, кто правильно понял свой мир, кто знает в каждый миг своего бытия, что ему делать в этом мире. Тогда сила личного стремления подкрепляется знанием истины, и это в совокупности придает человеку особое мужество, исключающее и иллюзии, и разочарование. Трагедия Галилея отчасти заключается в том, что он в своем увлечении светом открывшейся ему научной истины утратил ясное понимание серьезности предстоящей ему борьбы. Для него, увидевшего дальние горизонты будущего, «новое время» уже пришло, Средневековье кануло в прошлое. Он забывает, что «новое время» рождается в борьбе, что идут к нему дорогой подвигов и жертв. Оптимистическое мироощущение ученого основано не столько на вере в людей вообще, сколько на вере в их разум. Он убежден, что истина в состоянии сама пробить себе дорогу в жизнь, привести к решающим переменам в жизни общества. Галилей в своем наивном рационализме ученого не учитывает ни консерватизма людей, живущих только в настоящем, ни их реакционного страха перед будущим, с которым его самого роднит разум. Если его открытия лишают людей утешения — пусть живут без утешения, если они угрожают существующему порядку — что ж, это дурной порядок, его давно пора изменить.

Галилей и само время воспринимает как орудие прогресса, и автору близка и понятна активная позиция его героя по отношению к времени: как и он, Брехт считает долгом человека не пассивное и терпеливое ожидание изменений к лучшему, а активное, творчески-продуктивное стремление способствовать этим изменениям с помощью науки, разума. Галилей — мыслитель во многом высказывает в драме идеи самого автора, которые драматург не мог бы вложить в уста отрицательного персонажа, не скомпрометировав их.