Гений детства — или полуфабрикат?
Издательство «Первое сентября» и составитель сборника «Гений детства» Сергей Лебедев поднесли нам драгоценный дар — двадцать три воспоминания о детстве, ярких, страстных, гармонирующих и диссонирующих друг с другом. Для педагогов этот дар не утешная награда, а зов, вызов, даже, может быть, провокация. Ведь именно гений детства властвует над теми, кто сидит за партой.
Меня этот вызов повергает в отчаяние. Что с того, что перед нами маленькие Эйнштейны, тоскующие Лермонтовы, бунтующие Бетховены? Мы — это те надсмотрщики, которые втолкуют Бетховену, что он нарушает законы музыки.
Мы запретим Эйнштейну и Лобачевскому утверждать их дикие глупости: ведь известно, что параллельные не могут пересечься и что прямая короче кривой.
Ни моя статья, ни сверкающие, божественные картины детства, с которыми сталкиваешься в сборнике, ничего не изменят ни в мире, ни в школьном образовании. Мы по-прежнему будем выполнять «государственные программы», внедрять «технологии» и не нарушать «принятые стандарты».
Стандарт знает: дитя надо вести «от меньшего к большему», пока оно повзрослеет. А Петров-Водкин именно в детстве был потрясен чувством гигантской масштабности, которое охватило его в Исаакиевском соборе. Он тщетно всю жизнь стремился достичь космического ощущения безмерности, которым владел в детстве.
Философ Бердяев главным двигателем своего отрочества считает «искание вечности».
Душа соединена с бесконечностью, потому она ощущает свое родство со звездами, с океанской стихией. Не случайно многие авторы рассказывают о встрече с морем. Поэт Даниил Жуковский это чудо пережил в три года. Философ Павел Флоренский не смог вновь увидеть образ «блаженного моря», который с детства жил в нем.
В том необъятном лучезарном образе было, по его словам, больше правды, чем в объяснениях: «это просто отражение», «просто течение».
«Свободная стихия» — это «души предел желанный». Ее ритмы созвучны с ритмами поэзии. «Волна и ночь в торжественном движенье // Слагают ямб. И этот ямб поет». Это знает поэт, потому что сохранил в себе детское виденье мира. Поэтому с младенчества волновали Софью Ковалевскую ритмы стихов.
А с пяти лет она сама начала писать стихи, ощущая себя пловцом, ныряющим за жемчугом.
Ребенок так ярко видит разницу между водой в стакане и водой в море. Нам же его душа представляется пустым стаканом. Наша задача — осторожно, по чайной ложечке его наполнить.
Почти все авторы сборника вспоминают о снах. В снах, преодолевая пространство и время, мы устремляемся в мир, о котором грезит сердце. Это знал Достоевский. «В снах больше истины, чем в реальных фактах», — убежден Феллини.
Ребенок верит в сказку и в сны.
Душа сейчас хочет лететь к неведомым мирам. А школьнику говорят: «Все земли открыты, острова и заливы названы. Заучи названия».
Хочешь быть капитаном — учи арифметику. Как-то ко мне на выпускном вечере подошла девочка:
— Странно. Кончала детский сад — говорили: «Вы вступаете в жизнь…» После седьмого я опять «вступала». И сегодня тоже. Теперь жди этой речи после института.
А мне кажется, «я, как вступила в жизнь, так с тех пор и живу».
Мальчик шестого класса сочинил «Сказку о полуфабрикате».
«Выглянул из-под земли капустный листок. Солнышку обрадовался: «Живу!» А ему говорят: «Подожди. Надо еще кочаном стать».
Трудился он. Стал кочаном. «Живу, — говорит, — здорово!»
«Что ты! — говорят ему. — Поедем на фабрику, обретешь смысл и форму — станешь котлетками».
Попал он под стекло в магазин полуфабрикатов. Лежит. «Ничего, — думает себе, — чуть похуже, но жить можно». Скоро он попал на сковородку — и его съели.
Это очень грустная сказка, — закончил мальчик. — Я же не полуфабрикат. Я не могу всю жизнь жить послезавтра».
Человек ни в каком возрасте не полуфабрикат. Толстой и Лермонтов считали вершинным пиком своей жизни десятилетний возраст. В десять лет Феллини был потрясен образом Рима и пронес этот образ сквозь всю жизнь. А в семь лет не меньшим потрясением для него был священный миг истинного вдохновения: ему в цирке доверили мыть зебру.
По его словам, он дотрагивался до животного «не только рукой, но и сердцем». Он чувствовал себя равноправным участником в бурном пространстве цирка.
Обычное наше обольщение: Дети любят играть. Игра лишь замена подлинного существования. Они хотят жить.
Как-то я предложил группе малышей во дворе помочь мне построить кирпичную дорожку. Они завопили: «Ура! Работа!» — и яростно бросились носить кирпичи.
Добрые мамушки и нянюшки быстро ликвидировали этот энтузиазм и разобрали строителей по домам.
Одна ученица для Сочинения по Достоевскому выбрала анализ «Легенды о великом инквизиторе». Через несколько дней хотела переменить тему, так как считала, что «ничего не понимает».
— Напиши, как и почему ты не понимаешь.
— А бывают такие сочинения?
— Еще как!
Она писала две недели, забросив почти все дела. В сочинении было мало ответов. Был страстный поиск напряженной мысли.
«Человек жаждет вступить в пространство своей собственной, а не навязанной ему судьбы», — пишет Сергей Лебедев, размышляя о Феллини. «Человек испытывает тоску по бытию», — говорит он в связи с Альфредом Шнитке. Духовную жажду мы должны в ребенке или понять, или пробудить.
В чеховском рассказе малыш, потрясенный первой встречей с многоцветным миром, в ответ на свой восторг получает от взрослых ложку касторки. Это то, что сплошь и рядом делаем мы и со своими детьми, и со своими учениками.
Мой друг и наставник философ Генрих Батищев неуклонно повторял: «Человек не может решать не свои задачи». Но в школе так часто предложенная задача не имеет отношения к душевному устремлению ребенка. Страшно сказать: иногда она не нужна и преподавателю.
Лучшими моими уроками всегда были те, где мы вместе искали ответ на вопрос. И в этом поиске я вовсе не всегда был самым первым.
Герман Гессе в детстве пламенно желал «стать волшебником» . Балетмейстеру Бежару в детстве стать волшебником не удалось, зато он блистательно разыграл эту роль. В магазине у бабушки он обнаружил механическое пианино. Он регулярно включал его, изображая из себя пианиста: откидывал голову, поднимал в такт руки. Толпа восхищалась игрой вундеркинда.
Вы возразите: обман? Но ведь так привычно, что ребенок превращает стул в боевого коня, скамейку — в самолет. «Нас возвышающий обман» Бежар потом создаст на сцене.
Для воспитания души «обязательно должны происходить события, опережающие наш возраст», — суммирует Сергей Лебедев. Станиславский ребенком играл в театре. Феллини создавал кукол.
Галина Вишневская «в школу ходила, потому что так полагалось», но на всех концертах была «Галькой-артисткой». Ей открылось в опере, что значат непонятные слова «волшебный яд желаний». Оказывается, есть такой «волшебный яд», «от которого замирает сердце, кружится голова и хочется от счастья улететь на небо».
Нужна педагогика, которая не следует правилу: по вершочку, по шажку, а учит сегодня, сразу взлетать на орлиных крыльях к вершинам. Образ такого педагога есть в книге Томаса Манна «Доктор Фаустус». Учитель играет ученикам Бетховена и сквозь музыку, одновременно с музыкой разъясняет смысл сонаты и структуру ее форм.
Он ведет через пропасти незнания прямо к вершинам знания. Потом человек сам осознает эти пропасти и постарается их заполнить.
Композитор Шнитке рассказывает, что его учительница давала ему много свободы. Она не заставляла его играть. Она увлекала его творчеством, разрешала выражать себя.
Сергей Лебедев говорит в этой связи о трех главных принципах педагогики: свобода, деятельное самовыражение ученика и поощрение его творчества. Я бы добавил еще — ответственность. Человек сам отвечает за свое дело.
Это главное условие самостоянья человека.
Молодым учителем я работал в карпатской деревне. Ко мне приехала тетя с пятилетним сыном. Вечером мальчик играл с пятилетним сыном крестьянки. Но скоро хозяйка велела своему малышу идти спать. На просьбу моей тетушки разрешить детям поиграть строго ответила: «Богдану в пять утра идти с коровой».
Пока дети кувыркались, они были одинаковы. Но нашему дитяти и в пятнадцать нельзя было бы доверить корову. Богдан уходил на весь день.
Днем пригонял на дойку и вновь уходил. Он за нее отвечал. Думаю, что Мама композитора Прокофьева делала то же, когда с ее помощью ребенок в шесть лет писал оперы, а она их красиво «издавала».
Разница в интеллекте, задачах, среде. Богдан в пять был отвечающим за дело мужиком. Сергей в шесть был композитором.
Воспринимаемый как личность в пять, человек будет личностью и в тридцать.
Педагог и ученик должны быть соратниками единого дела. Это мысль Сухомлинского. Читая статьи из сборника «Гений детства» и заметки комментатора, ощущаешь себя окруженным такими соратниками.
Юлий Халфин, Учитель литературы, кандидат педагогичесих наук
Гений детства — или полуфабрикат?