«Генрих V» Шекспира заключительная пьеса ланкастерского цикла

«Генрих V» — заключительная пьеса ланкастерского цикла, являющаяся по отношению к пьесам о Генрихе IV торжественным пятиактным эпилогом, — отмечена значительным своеобразием. Задуманная как панегирик идеальному монарху, она лишена внутреннего конфликта; ее действие определяется лишь ходом внешнеполитического столкновения двух держав. Возвращаясь в известной степени к принципам построения исторической драмы, которые были уже использованы им в первой части «Генриха VI», Шекспир в пьесе о Генрихе V рисует отдельные эпизоды столкновения между Англией и Францией для того, чтобы раскрыть характер английского короля. Этим обусловлена композиционная слабость пьесы.

Резко критическую оценку пьесе «Генрих V» дал А. А. Смирнов: «Приходится признать, что эта отлично задуманная пьеса по выполнению принадлежит к числу наиболее слабых созданий Шекспира. Все критики согласны в том, что она рассудочна и лишена внутренней убедительности. Не вправе ли мы видеть в этом проявление каких-то глубоких внутренних сомнений, уже отмеченной двойственности в отношении к абсолютизму, помешавшей Шекспиру мобилизовать в его защиту все свои художественные ресурсы и придать пьесе недостающую ей увлекательность?».

Отмеченные Л. Л. Смирновым слабости «Генриха V» вызваны в первую очередь тем, что Шекспир не захотел или не смог противопоставить главному герою достойных антагонистов. Возможно, что Шекспир, отдавая себе отчет в противоречивости образа идеального монарха, не был уверен, что Генрих V смог бы в таком столкновении сохранить черты, необходимые для того, чтобы считаться идеалом. Но вряд ли можно видеть причину недостаточной увлекательности пьесы в двойственном отношении Шекспира к абсолютизму как политическому институту. Вернее предположить, что образ Генриха V возник как воплощение идеала, о котором Шекспир мечтал, но которого он не мог встретить в действительности; а попытка создать образ, иллюстрирующий политическую иллюзию, разумеется, не могла не прийти в противоречие с творческим методом поэта-реалиста.

Тесная связь между пьесами ланкастерского цикла ставит исследователя перед необходимостью анализировать идейные и художественные особенности этих произведений, привлекая материал всех трех пьес одновременно.

Основу сюжета обеих частей «Генриха IV» составляет напряженная борьба, которую король на протяжении всего царствования вел с мятежниками-феодалами. В раздумьях над этим конфликтом, над причинами победы короля историзм взглядов Шекспира проявился наиболее полно. Самыми могущественными противниками короля были северные феодалы Перси, в изображении которых Шекспир допустил значительные отступления от исторических источников.

Старейший в роде Перси — Генри, первый граф Нортем-берленд5, к началу действия пьесы был уже пожилым человеком. Он родился в 1342 году и на протяжении долгих лет играл видную роль в государственной жизни страны. В значительной части Северной Англии он был неограниченным повелителем. Нортемберленд немало способствовал укреплению деспотической власти Ричарда II; однако незадолго до высадки Болингброка между королем и Нортемберлендом произошел конфликт; поэтому Перси примкнули к Болингброку и явились основной силой, обеспечившей ему захват престола. Однако уже в 1403 году Перси открыто выступили в мятеже против Генриха IV. Мятеж закончился битвой при Шрусбери. В этой битве погиб сын Нортемберленда Генрих Хотспер, а сам Нортемберленд и его брат Вустер оказались в плену. Король казнил Вустера и простил Нортемберленда.

Рисуя образ Хотспера, Шекспир делает его ровесником принца Генриха с целью придать наибольшую драматическую остроту конфликту этих антагонистов. На самом деле Перси Хотспер был на три года старше короля Генриха IV и на двадцать три года старше принца. Во времена Шекспира Хотспер был весьма популярным героем английского фольклора, что подтверждает Сидней в «Защите поэзии» хвалебным отзывом о балладе, воспевающей Генри Перси. Именно фольклорная традиция наделила Хотспера чертами страстной пылкости. У Шекспира и само прозвище «Горячая шпора» младший Перси получил за свой огненный темперамент, хотя по мнению Холиншеда шотландцы, с которыми Генри Перси постоянно воевал, дали ему это прозвище за то, что он редко слезал с боевого коня.

Образ третьего представителя семьи Перси, графа Вустера, выдержан Шекспиром в соответствии с той оценкой, которая дается ему в исторических источниках. В них Вустер предстает холодным, расчетливым интриганом, который после нескольких лет верной службы Генриху стал его заклятым врагом. Во времена Шекспира была общепринятой версия, согласно которой именно интриги Вустера помешали заключению перемирия между королем и мятежными лордами. К восстанию Перси примыкали и другие английские феодалы, а также Оуэн Глендаур, вождь валлийцев, не желавших покориться английской короне.

Образы мятежных лордов из дома Перси четко индивидуализированы; по им присущи и многие черты, которые, по мнению Шекспира, были типичны для лагеря феодальной анархии в целом. Более того, можно предположить, что некоторые штрихи в картину феодального бунта Шекспир вносил для того, чтобы охарактеризовать лагерь мятежников.

Так, например, в прологе ко второй части «Генриха IV» сообщается, что Нортемберленд укрылся за изъеденными червями старыми стенами замка. Все эпитеты этого определения подчеркивают древность, дряхлость пришедшего в упадок замка. Верный своей концепции, исключающей историзм в «Генрихе IV», Довер Уилсон видит в этом описании выражение современной поэту ассоциации: «Замки и городские стены во времена Шекспира,- комментирует Уилсон, — разваливались на куски». Но заслуживает внимания то обстоятельство, что замок как место действия фигурирует только в сценах, где выступают одни мятежные лорды. Персонажи королевского лагеря, и в первую очередь принц Гарри, появляются и во дворце, и на лондонских улицах, и на дорогах Англии; а замок — типичное место пребывания мятежников (разумеется, за исключением сцен, где происходит столкновение обоих лагерей). Шекспир нигде не декларирует своего отношения к феодалам как к представителям старого порядка; но описание замка наводит на мысль, что поэт не мог не воспринимать феодальных бунтовщиков как людей, тесно связанных со старым и уходящим, пытающихся выступить против королевской власти — носительницы новой идеи централизации. Описанный в прологе замок становится символом изъеденной червями, разваливающейся старины.