Герой комедии Чехова «Вишневый сад»

В отличие от других персонажей комедии, чья «перспектива чувств» уходит в прошлое или в будущее , Л. — весь в «настоящем», переходном, неустойчивом времени, разомкнутом в обе стороны «временнбй цепи» . «Хам», — однозначно аттестует его Гаев. По мнению Трофимова, у Лопахина «тонкая, нежная душа» и «пальцы, как у артиста». Правы оба.

И в этой правоте обоих «психологический парадокс» образа Лопахина.

«Мужик мужиком» — несмотря на часы, «белую жилетку» и «желтые сапоги», несмотря на все его богатство, — Лопахин работает, как мужик: встает «в пятом часу утра» и трудится «с утра до вечера». Он находится в постоянной деловой горячке: «надо спешить», «пора», «время не ждет», «некогда разговаривать». В последнем действии, после покупки вишневого сада, его деловой азарт переходит в какую-то нервную деловую лихорадку.

Он уже не только сам спешит, но и торопит других: «Поторапливайтесь», «Пора ехать», «Выходите, господа…».

Прошлое Лопахин проросло в настоящее и отзывается в нем: дурацкими словечками ; неуместными шуточками; «скверным почерком», из-за которого «от людей совестно»; засыпанием над книжкой, в которой «ничего не понял»; рукопожатием с лакеем и пр.

Л. охотно одалживает деньги, являясь в этом смысле «нетипичным» купцом. Он «попросту», от сердца предлагает их Пете Трофимову в дорогу. Он искренне заботится о Гаевых, предлагая им «проект» спасения от разорения: разбить вишневый сад и землю по реке на дачные участки и потом сдавать их в аренду под дачи.

Но именно в этой точке и завязывается неразрешимый драматический конфликт: во взаимоотношениях «спасателя» Л. и «спасаемых» владельцев имения.

Конфликт не в классовом антагонизме, не в противостоянии экономических интересов или враждебно настроенных личностей. Конфликт располагается совсем в другой области: в тонкой, почти неразличимой сфере «культуры чувств». В сцене приезда Раневской Л. видит ее светлую радость при встрече с домом, детством, прошлым; наблюдает растроганность Гаева, волнение Фирса. Но он не в силах разделить эту радость, это волнение, эту «знобкость» чувств и настроений — он не в силах сочувствовать.

Ему и хотелось бы сказать «что-нибудь очень приятное, веселое», но он охвачен другой радостью и иным волнением: он знает, как можно спасти их от разорения. Он торопится обнародовать свой «проект» и наталкивается на возмущенное гаевское «Чепуха» и смущенные слова Раневской: «Милый мой, простите, вы ничего не понимаете». Произнося слова о необходимости «поубрать» здесь, «почистить», «снести», «вырубить», он даже не понимает, в какой эмоциональный шок повергает тем самым владельцев родового имения, с которым связана вся их жизнь.

Эта грань оказывается непереходимой ни для одной, ни для другой стороны драматического конфликта.

Чем активнее добивается Л. согласия на снос старого дома и вырубку вишневого сада, тем глубже становится пропасть непонимания. С развитием действия растет и эмоциональное напряжение этого противостояния, на одном полюсе которого лопахинское «Л или зарыдаю, или закричу, или в обморок упаду. Не могу!

Вы меня замучили!» — а на другом чувство Раневской: «Если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом». Л. не может понять, что для Раневской простое «да» означает полное самоуничтожение и саморазрушение личности. Для него этот вопрос «совсем пустой».

Скудость эмоционального «спектра», душевный «дальтонизм», глухота к различению

Оттенков чувств делают для Л. невозможным близкий, сердечный контакт с Раневской, которую он «любит, как родную, больше, чем родную».

В Л. нарастает какое-то смутное сознание своей обделенное™, тяжелое недоумение перед жизнью. Он стремится не дать воли этим мыслям и «забивает» их напряженной работой: «Когда я работаю подолгу, без устали, тогда мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для чего я существую». В часы бессонницы он способен к масштабным обобщениям: «Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами».

Но в жизни это приводит к «размахиванию руками» и отчужденному замечанию Раневской: «Вам понадобились великаны… Они только в сказках хороши, атак они пугают». В мире дворянской культуры грубая резкость и определенность чувств Л. — неуместны.

Равнодушный к красоте и поэзии вишневого сада, Л. имеет свои понятия о красоте: «Я весной посеял маку тысячу десятин и теперь заработал сорок тысяч чистого. А когда мой мак цвел, что это была за картина!»

С наибольшей открытостью тоскливая внутренняя сила Л. прорвалась в сцене возвращения с торгов. Пьяный кураж монолога — с топотом ног, с хохотом и слезами — выразил «тонкую и нежную» душу «хама». Пусть «как-то случайно» , «почти невольно», «неожиданно для себя», но имение Раневской он все-таки купил.

Он делал все, чтобы спасти хозяев вишневого сада, но не имел душевного такта не рубить его на глазах у бывших владельцев: торопился очистить от «прошлого» площадку под «будущее».