Глазами андерсеновского мальчика

Уж сколько сломано и продолжает ломаться публицистических копий о проблему «нового мышления». Какую культурную сферу — науку, технику, искусство — ни взрыхляют, всюду сталкиваются с проблемой-жупелом: недостаточностью, а чаще — полным отсутствием так страстно желаемого «нового мышления».

Но мыслить «по-новому» — как? Позволю себе встать в оппозицию политико-газетно-журнальному шквалу, не согласиться с ним, чтобы не быть им захлестнутым. Думается, истина в следующем: мышление либо явлено через какую-то материальную данность , либо попросту отсутствует.

И ежели оно, мышление, где прорезывается, то оно всегда ново в узловом пункте своего появления, оригинально, интересно. Не пристало никому из нас уподобляться приснопамятному Андрею Фокичу Сокову, буфетчику Варьете, в его печально знаменитом диалоге с Воландом. «- Осетрину прислали второй свежести, — сообщил буфетчик. — Голубчик, это вздор! — Чего вздор? — Вторая свежесть — вот что вздор! Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя…» И стоит только каждому человеку-гражданину попытаться отбросить эфемерную проблему «свеже-нового мышления» и начать несравненно скромнее — просто думать, то, уверен, это покажется трудным занятием, очень даже трудным.

Во всяком случае — гораздо более трудным занятием, чем пресловутое «новое мышление».

Но никуда нам не деться: все мы стоим у разверстой пропасти, у экзистенциального порога, когда не думать на всех без исключения этажах социальной вавилонской башни никто просто-напросто не имеет права — «ни академик, ни герой, ни мореплаватель, ни плотник». Но, увы, даже самые умные проблемно-публицистические статьи разнообразнейшего направления не могли, не могут и никогда не смогут перемонтировать и смазать проржавевшую структуру нашего мозга. Здесь необходимо качественно иное средство, несравненно более тонкой организации.

Какое же лекарство хоть как-то поможет каждому из нас очистить внутренний мир от всяческих шлаков лжи, пенной накипи пустозвонства и худосочной стереотипности восприятия окружающей действительности?!

Осмелюсь безапелляционно заявить — наша неповторимая, единственная в мире, ни с чем не сравнимая классическая русская литература. Откуда у меня такой пафос прямолинейного вещания? Просто есть истины, которые не нуждаются в доказательствах.

В нашем российском обществе непорядок всего и вся лишь только потому принимает все более и более угрожающие формы, что в деле противостояния любой изощренной форме лжи до сих пор на общенациональном уровне не задействована наша литературная классика. Обратим внимание, что печатно, да и устно, достаточно часто декларируется сей прискорбный факт: мы плохо знаем нашу классику; мы почти совсем не читаем великие произведения литературы, и так далее и тому подобное в том же роде. Целые штабеля однотипных выступлений, из-за которых не видно… действительно могучую нашу классическую литературу.

Горькая правда: о ее величии многие только «слышат и видят» из радиотелевизионных рупоров.

Существует умная и ироничная английская пословица: проверка пудинга заключается в том, что его съедают. Так и большинству из нас, чтобы понять художественный аромат многих классических литературных произведений, необходимо проделать первый и единственно правильный шаг — внимательно прочитать какое-то одно творение. Наш российский духовный «золотой запас», пока он внимательнейшим образом не прорабатывается, не одухотворяется умами и сердцами людскими, так и остается кладом в сундуке Кощея Бессмертного. Увы, разве мы что-нибудь вразумительное можем сказать о «пудинге», который так и не удосужились «отпробовать на зуб»? Энергично и напористо валим все на школу: она убивала и продолжает убивать интерес к художественному наследию Пушкина, Гоголя, Лермонтова и так далее.

Пусть даже и так, хотя и в этом пункте не все так плоско-однозначно, но Бог с ним, со всеобщим средним. Начинать-то каждому необходимо с самого себя. Всеобщее же донынешнее отношение к литературе истинной скорее напоминает скучновато-дряблую лекцию по поводу, допустим, «Шестой симфонии» П. И. Чайковского без прослушивания самой музыки. Но какими словами можно пытаться передать весь трагизм, всю бездонную глубину музыкального произведения Чайковского?

Никакими! Только лишь через «организованные волны эфира», то есть посредством самой музыки. И никак иначе.

Все остальное — «вторая свежесть», вздор, нонсенс, сапоги всмятку… …

В 1966 году библиотека «Огонька» выпустила очерк американской журналистки Лилиан Росс «Портрет Хемингуэя». На странице 22-й следующий отрывок текста заставил сильно забиться мое сердце, сердце страстного поклонника творчества Льва Толстого: «Он называл имя одного писателя, который писал о войне и считал себя вторым Толстым, но напоминал Толстого лишь тем, что бегал по траве босиком. — Он и выстрела-то никогда не слыхал, а хочет тягаться с Толстым, артиллерийским офицером, который сражался в Севастополе и отлично знал свое дело, был настоящим мужчиной, будь то в постели, за бутылкой или же просто в пустой комнате, когда он сидел за столом и думал. Я начал очень скромно и побил господина Тургенева.

Затем — это стоило большого труда — я побил господина де Мопассана. С господином Стендалем у меня дважды была ничья, но, кажется, в последнем раунде я выиграл по очкам. Но ничто не заставит меня выйти на ринг против господина Толстого, разве что я сойду с ума или достигну несравненного совершенства».

Можно по-разному относиться к этому высказыванию Хемингуэя, можно, наверное, кое с чем и не соглашаться, но в отношении Льва Толстого — лучше не надо. Гораздо продуктивнее будет сесть за стол и начать освоение «Войны и мира», «Анны Карениной», «Хаджи-Мурата»…

В 1979 году в издательстве «Советская Россия» вышла книга публицистики Василия Шукшина «Нравственность есть правда». Завершает сборник раздел «Из рабочих записей». Одну из записей, по-шукшински своеобычную, можно считать как развитие мысли Хемингуэя, только на чисто российской литературной почве: «Патриарх литературы русской — Лев Толстой. Это — Казбек, или что там? — самое высокое.

В общем, отец. Пушкин — сын, Лермонтов — внучек, Белинский, Некрасов, — обролюбов, Чернышевский — племянники. Есенин — незаконнорожденный сын. Все, что дальше, — воришки, которые залезли в графский сад за яблоками. Их поймали, высекли, и они стали петь в хоре — на клиросе.

Достоевский и Чехов — мелкопоместные, достаточно самолюбивые соседи. Были еще: Глеб и Николай Успенские, Решетников, Лесков, Слепцов, Горбунов, Писемский, Писарев — это разночинцы». И Хемингуэй, и Шукшин, сами превосходные писатели, прекрасные знатоки российского «литературного пудинга», оба в одинаковом почтении замирают перед глыбой Льва Толстого. Чтобы спорить с оригинальнейшими и во многом спорными выводами Хемингуэя и Шукшина, нужно, как минимум, освоить не только основное художественное наследие Льва Толстого, но и тех писателей и поэтов, которым «досталось» от Шукшина и Хемингуэя. Безусловно, очень нелегкий труд, но иного пути нет.

Но если кто-то, в качестве возражения, вспомнит, что, по его мнению, у позднего Толстого много написано лишнего, ненужного, неверного, и приведет в качестве доказательства статью Льва Толстого «О Шекспире и о драме», в которой неугомонный граф «под орех» раскатывает трагедии гениального Шекспира, то попадет впросак. Я уверенно заявляю, что статья Толстого — свежая , дерзкая, спорная, умная, заставляющая ахать от смелости автора. Всякий несогласный имеет право презрительно хмыкнуть и не согласиться со мной.

Попробую обратиться за поддержкой к авторитету великого психолога XX века Л. С. Выготского. Льва Семеновича в его труде «Психология искусства» интересовали не все трагедии Шекспира, подвергнутые Толстым жесточайшей критике, а главным образом одна — «Гамлет». Выготский весьма своеобразно «защищает» одну из лучших трагедий Шекспира и так же необычно реагирует на суровую статью Льва Толстого: «Надо взять трагедию так, как она есть, посмотреть на то, что она говорит не мудрствующему толкователю, а бесхитростному исследователю, надо взять ее в нерастолкованном виде и взглянуть на нее так, как она есть.

Иначе мы рисковали бы обратиться вместо исследования самого сновидения к его толкованию. Такая попытка взглянуть на «Гамлета» просто нам известна только одна. Она сделана с гениальной смелостью Толстым в его прекраснейшей статье о Шекспире, которая почему-то до сих пор продолжает почитаться неумной и неинтересной…Толстой взглянул на «Гамлета» глазом андерсеновского ребенка и первый решился сказать, что король голый, то есть что все те достоинства — глубокомыслие, точность характера, проникновение в человеческую психологию и прочее — существуют только в воображении читателя. В этом заявлении, что царь голый, и заключается самая большая заслуга Толстого, который разоблачил не столько Шекспира, сколько совершенно нелепое и ложное о нем представление, тем, что противопоставил ему свое мнение, которое он недаром называет совершенно противоположным тому, какое установилось во всем европейском мире…»

Прервем высказывание-размышление «Моцарта психологии». Кто заинтересуется этим пассажем из блистательной и изящной «Психологии искусства», тот, несомненно, проработает самостоятельно труд Выготского. Вернемся под занавес к личности и трудам Толстого.

И в личности, и в произведениях гениального графа все необычно. Ведь даже Шекспира он не просто критикует, а ведет свой разбор по первоисточнику, то есть по английскому тексту, и это в любом случае, соглашаешься ты с Толстым или нет, вызывает уважение. Отбросьте напрочь мое рассуждение о Толстом, забудьте о школьных уроках, посвященных Льву Николаевичу, поверьте самим себе, своим глазам, а для этого, как минимум, нужно внимательно прочитать «Войну и мир», «Анну Каренину», «Хаджи-Мурата», «Смерть Ивана Ильича», «Живой труп»…

Глазами андерсеновского мальчика!..