Грин и его превосходные пейзажи

Грин был превосходный пейзажист. Правда, его пейзажи не очень разнообразны, и объясняется это, в какой-то мере, заметной пристрастностью автора в его пейзажных зарисовках: так, у Грина почти нет зимних картин , в рассказах, как правило, господствует буйная южная природа, почти не знающая упорядочивающей руки человека, дневные пейзажи решительно преобладают над ночными. Современники вспоминают, что Грин недолюбливал Левитана, природа которого всегда немного грустна, краски чуть-чуть притушены.

У Грина же, наоборот, картины природы поражают яркостью цветовой гаммы, многообразием красок и графической четкостью проработки деталей: «Сад ослепительно сверкал, осыпанный весь, с корней до верхушек, прозрачным благоуханным снегом. Зеленое озеро нежной, молодой травы стояло внизу, пронизанное горячим блеском, пламеневшим в голубой вышине. Свет этот, подобно дождевому ливню, катился сверху, заливая прозрачный, яблочный снег, падая на его кудрявые очертания, как золотистый шелк на тело красавицы.

Розоватые, белые лепестки, не выдерживая горячей золотой тяжести, медленно отделяясь от чашечек, плыли вниз, грациозно кружась в хрустальной зыби воздуха. Они падали и реяли, как мотыльки, бесшумно пестря белыми точками нежную, тихую траву; «Серо-голубые, бурые и коричневые стволы, блестя переливчатой сеткой теней, упирались в небо спутанными верхушками, и листва их зеленела всеми оттенками, от темного до бледного, как высохшая трава… Казалось, что из огромного зеленого полотнища прихотливые ножницы выкроили бездну сочных узоров.

Густые, тяжелые лучи солнца торчали в просветах, подобно золотым шпагам, сверкающим на зеленом бархате. Тысячи цветных птиц кричали и перепархивали вокруг. Коричневые с малиновым хохолком, желтые с голубыми крыльями, зеленые с алыми крапинками, черные с фиолетовыми длинными хвостами — все цвета оперения шныряли в чаще, вскрикивая при полете и с шумом ворочаясь на сучках.

Самые маленькие, вылетая из мшистой тени на острие света, порхали, как живые драгоценные камни, и гасли, скрываясь за листьями… Яркие, причудливые цисты кружили голову смешанным ароматом. Больше всего было их на ползучих гирляндах, перепутанных в солнечном свете, как водоросли в освещенной воде. Белые, коричневые с прозрачными жилками, матово-розовые, синие — они утомляли зрение, дразнили и восхищали» ; «Безмолвная река развертывалась перед ним пышной, синей аллеей, извилисто проникая в знойную тесноту дремлющих лесных берегов; обрывы, черные, как груды угля, с выползающими к воде

Розовыми корнями, сменялись колоннами бесконечно уходящих в полумрак зарослей стволов; далее, как высыпанная из корзин зелень, купались в зеленеющей отражениями воде гирлянды ветвей, образуя тенистые боковые коридоры; в глубине их, встречая проникший луч, вспыхивали и гасли листья».

Число подобных пейзажных зарисовок можно было бы значительно увеличить, и всегда это будут четкие, точные картины природы и краски, краски, краски. Недаром, говоря о своем пристрастии к красному цвету , Грин находит массу оттенков красного цвета, когда рассказывает о том, как капитан Грэй подбирал шелк для своих алых парусов: «В двух первых лавках ему показали шелка базарных цветов, предназначенные удовлетворить незатейливое тщеславие; в третьей он нашел образцы сложных эффектов… На носок сапога Грэя легла пурпурная волна; на его руках и лице блестел розовый отсвет.

Роясь в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный розовый и розовый темный; густые закипи вишневых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех сил и значений, различные в своем мнимом родстве… в складках таились намеки, недоступные языку зрения, но истинный алый цвет долго не представлялся глазам нашего капитана… Наконец, один цвет привлек обезоруженное внимание покупателя… Этот совершенно чистый, как алая утренняя струя, полный благородного веселья и царственности цвет являлся именно тем гордым цветом, который разыскивал Грэй.

В нем не было смешанных стоиков огня, лепестков мака, игры фиолетовых или лиловых намеков; не было также ни синевы, ни тени — ничего, что вызывает сомнение. Он рдел, как улыбка, прелестью духовного отражения»

«Отлично зная,- писал Грин,- как неисправимо словоохотлива и безалаберна жизнь, я с терпеливым мужеством учителя глухонемых преподносил ей примеры законченности и лаконизма». И писатель тщательно работает над каждым словом своих произведений, отлично понимая, что «вдохновение приходит редко, что разум доканчивает работу интуиции» . Он писал о своей работе: «Иногда часы провожу над одной фразой, добиваясь истинного ее блеска»; и если вы посмотрите его черновики, то увидите, какой это действительно тяжелый труд-творчество: он создал сорок вариантов начала «Бегущей по волнам», шесть из них сохранились до наших дней; он десятки раз перечеркивал фразы, отдельные слова, добиваясь их предельной четкости и остроты. Именно поэтому язык лучших гриновских рассказов так необыкновенно рельефен и выразителен, тонко сплетенная словесная сеть натянута упруго и эластично, а в сочетании с музыкальностью, поэтической напевностью строя речи это создает удивительно точный и мелодичный рисунок художественной ткани.

Недаром Куприн называл язык Грина «золотым и чудесным».