Идеи нравственности и гуманности в русской литературе о войне

После публикации «Батальонов», «Последних залпов» и особенно «Тишины» и «Горячего снега» о Юрии Бондареве заговорила вся пресса. Его называли новой яркой «звездой» современного литературного небосклона. Одна из статей была озаглавлена: «Внимание, Бондарев!» Критика по достоинству оценила поэтический лиризм и суровую реалистичность живописания, сделавших Бондарева одним из самых читаемых авторов в России и за его пределами. Его книги переводились на множество языков (число переводов ныне перевалило за шестьдесят).

Литература о войне (и не только о войне) удивляет своим богатством и разнообразием избираемых художественных форм. Весь жанрово-стилевой арсенал прозы, от романа-эпопеи, повести и рассказа и кончая романом-балладой и романом в новеллах, принят на вооружение авторами тех лет. Многомерно исследуя время и человека, они используют объективно-спокойную сосредоточенность классического романного повествования, Лаконичную экспрессивность коротких повестей и рассказов, документальные и дневниковые очерки, напоминающие порой корреспонденции, печатавшиеся в армейских газетах, романтическую или поэтическую стилистику. Столь неожиданно и многоголосо заявивший о себе литературный феномен никак нельзя назвать случайностью.

Сами писатели, бывшие фронтовики, не брались убедительно и ясно объяснить причины, долгие годы удерживавшие их от обращения к событиям войны, теперь все более обретавшим историческое значение. Но каждый, так или иначе, ощущал свою интеллектуальную и Профессиональную неподготовленность к художественному воспроизведению явлений подлинно эпического масштаба и характера.

Все четыре года войны эти люди прожили «не переводя дыхания», и поначалу им было трудно перешагнуть тот психологический порог, который разделял военное и мирное самоощущение. Сама собой напрашивалась мысль о необходимости временной дистанции. «Концентрация деталей, эпизодов, конфликтов, ощущений, потерь, образов солдат, пейзажей, запахов, разговоров, ненависти и любви,- как казалось, например, Бондареву,- была настолько густа и сильна после возвращения с фронта, что просто невозможно было все это организовать, найти необходимый сюжет, композицию, ясно представить главную мысль. Сотни сюжетов, судеб, коллизий, характеров теснились в неостывшей памяти каждого. Все было слишком горячо, слишком близко — детали вырастали до гигантских размеров, затмевали основное».

Чтобы должным образом осмыслить все связанное с войной и миром, выделить рельефно, крупным планом, то, что живо сегодня, что нужно и поучительно для всех, бывшим фронтовикам пришлось привыкать к меркам и критериям послевоенной действительности, ее условиям, задачам, ритму жизни и контрастам.

Для художественного обобщения пережитого и заново открывающегося одного «запаса биографии» оказалось недостаточно, нужен был определенный уровень эстетического и философского развития, система знаний, каких не успела дать предвоенная школа, а война и подавно. Надо было учиться мыслить и творить, учиться вспоминать, понимать, объяснять, изображать.

Значит, все же дистанция времени? А может быть, и само время, насыщенное новой борьбой, противоречиями, переменами, не менее драматичными и динамическими, чем это было на фронте, требовавшее не расслабления, а мобилизации всех духовных усилий, безошибочной «ориентировки на местности», решимости в принятии и выполнении принятых решений? Бой не прекращался!

Послевоенная действительность была полна новых проблем и трудностей. Мирная жизнь, к которой все так стремились, предстала вовсе не такой прозрачно-радужной, как о ней мечталось на фронте, вдали от дома.

Юрий Бондарев, как и многие другие писатели, отозвался на происходящие перемены произведениями, получившими широкую известность в нашей стране и за ее рубежами: не одними военными повестями, но и романами «Тишина», «Двое», «Родственники».

«Время сделало выбор и отбор.- Говорил он о литературной жизни.- И самое время потребовало сказать о войне то, что еще не было сказано другими. Необходимо было вспомнить о своем поколении в нелегкие годы испытаний народа со всем мужеством и суровостью, со всей правдивостью и человечностью. Это было время после XX съезда, когда партия мужественно сказала правду о годах культа личности, когда сразу повысилась ответственность каждого, когда мы внимательнее и добрее стали смотреть друг другу в глаза, когда судьба каждого стала твоей судьбой и судьба каждого, самого простого человека стала целым миром. Мы почувствовали справедливость. Эта справедливость была человеколюбием, литература стала рассматривать человека пристальнее и подробнее».