Источник бессмертия литературы эпохи Возрождения

Великие творения искусства — в этом их особенность — открывают широчайшие просторы для индивидуального восприятия, и каждый вправе видеть, находить в них то, что ближе и созвучнее его собственным представлениям. Но суждения Вс. Пудовкина выходят за пределы обычных впечатлений туриста. В них претензия на Целую эстетическую программу. Что станег с искусством, если освободить его от «мечты «, ограничив его арену упражнениями «пытливого ума», освободить от того, что не без иронии названо в статье Вс. Пудовкина «блаженным созерцанием выдуманных красот несуществующего мира»?

Источник бессмертия искусства Италии эпохи Возрождения заключается в том, что оно вобрало в себя светлые мечты человечества, а также идеалы прекрасного, выработанные художественным опытом в течение веков. Но как по-разному раскрывается идея прекрасного в творениях художников различных направлений и индивидуальностей!

В мечтательно-грустном взоре «Венеры» Боттичелли, в ее образе, сотканном из лучей, красота очищена от грубых страстей. В ней огромная нравственная, возвышающая человека сила. Да, это не обнаженная реальность, а очищенная (как сказал бы Лермонтов, «обмытая») мечтой реальность. Иную эмоциональную окраску имеет «Дельфийская сивилла» Микеланджело. Лицо ее выражает не спокойную красоту, столь характерную для искусства Боттичелли: в ее юном взоре женственное сочетается с какой-то внутренней тревогой и драматизмом внезапно нахлынувших чувств. Но в основе этих двух различных образов лежит общегуманистическое миросозерцание искусства Возрождения.

Романтизм вовсе не выражается в наивной, пошлой идеализации, во внешней красивости; сущность его заключается не в фальши и театральности, не в ложном пафосе и неестественности страстей, не в «за-лизанности форм» и надуманной ходульности образов, не в цветистости стиля и напыщенной вычурности выражений. Если признать, что эстетика романтизма определяется перечисленными выше чертами, то нечего и говорить о прогрессивном значении любого романтизма. Нет нужды доказывать, что о романтизме следует судить конкретно, что романтизм по своим истокам, социально-идеологическим корням, по своей эстетической сущности — явление многоликое.

Характеризует истин-

Во всякой научной области отделение истинного от ложного имеет огромное значение. И в данном случае, если мы желаем разобраться в природе романтизма, нужно прежде всего попытаться очистить романтизм от всего того, что приписывается ему, что в силу ряда обстоятельств пристало к нему и что вовсе не иную его сущность.

Понятия истинного и мнимого романтизма вытекают из исторического опыта как литературы, так и искусства. Они сложились давно и занимают существенное место в эстетической системе Пушкина и Лермонтова, Тургенева, Белинского и Чернышевского.

Пушкин в письме к издателю «Московского вестника» называет «Бориса Годунова» «трагедией, истинно романтической», что было вызвано желанием отгородиться от произведений, в которых поэт усматривал проявление псевдоромантизма. Некоторые же из исследователей поспешили истолковать эти слова в том смысле, что под «истинным романтизмом» Пушкин подразумевал реализм, так как здесь же говорилось о «верном изображении лиц, времени», о «развитии исторических характеров и событий».19 Как будто все это чуждо романтизму, как будто правда в высоком смысле, а не внешнее правдоподобие, педоступна искусству романтизма, как будто романтизм неспособен создавать типы и характеры. А «Разбойники» Шиллера, «Кавказский пленник» и «Цыганы» Пушкина? Разве в них отсутствует правда времени, верность лиц, характеров? Наконец, если б Пушкин хотел говорить о реализме, то неужели он не нашел бы более точных слов. Зачем понадобилась поэту формула «истинного романтизма»? Это не единичное суждение поэта о романтизме в таком аспекте. Так, например, Пушкин не соглашается с теми, кто «под романтизмом. . . разумеют Ламартина»,20 т. е. он не считал Ламартина представителем истинно романтического направления. Такого же мнения придерживался Белинский, когда говорил о «водяных «медитациях» Ламартина».21 В том же письме к издателю «Московского вестника» Пушкин, продолжая размышлять о романтизме, писал: «Внимательно рассматривай критические статьи, помещаемые в журналах, я начал подозревать, что я жестоко обманулся, думая, что в нашей словесности обнаружилось стремление к романтическому преобразованию. Я увидел, что под общи:** словом романтизма разумеют произведения, носящие печать уныния или мечтательности». Эта же формула повторяется почти: с дословной точностью в заметках поэта: «Французские критики имеют свое понятие об романтизме. Пушкин старался освободить романтизм от всего, что искажало его сущность. «Читая мелкие стихотворения, величаемые романтическими, — писал он издателю «Московского вестника» — я в них не видел и следов искреннего и свободного хода романтической поэзии, но жеманство лжеклассицизма французского».

Из всего сказанного Пушкиным о романтизме следует, что романтизму чужды жеманство, вялость, унылая мечтательность, что истинная романтическая поэзия отличается «искренним и свободным ходом», что в ней большая обновляющая сила. Проблема истинного и мнимого романтизма приобрела еще большую остроту в следующее десятилетие в литературной борьбе Лермонтова. Он возвращался к ней неоднократно, в разных аспектах, защищая свою эстетическую позицию. Это была эпоха, когда получила широкое распространение эпигонская литература, когда романтическая поза стала модой, когда ею щеголяли различного рода подражатели. Лермонтов в борьбе за истинную поэзию, истинный романтизм разоблачал все мишурное, мнимое. В стихотворении «Не верь себе…», по словам Белинского, поэт не только «решал тайпу истинного вдохновения», но и указывал на «источник ложного». В «Герое нашего-времени» Грушницкии противостоит Печорину не только своей жизненной позицией, но и в плане эстетическом. В лице Грушшщкого автор разоблачал ложную романтику людей, которые охотно драпируются в красивую романтическую одежду, но по своей натуре враждебны истинному романтизму.

В эстетической системе Белинского романтизм не был стандартным понятием для номенклатурного обозначения творческого облика того или иного автора. Романтизм для Белинского был явлением живым, которое он рассматривал в развитии, во множестве разновидностей, течений, оттенков внутри общего движения. Отрицательные оценки романтизма у Белинского вызваны процессами, которые происходили тогда в русской литературе. При этом особенно важно отделение истинного романтизма от романтизма ложного, от «псевдоромантизма», «мнимого романтизма», разоблачение которого имело для Белинского принципиальное значение.