Исторические события, отображенные в романе «Война и мир»

Толстой Характеризует здесь принципы художественной типизации, которыми пользовался уже в кавказских рассказах, шире — в Севастопольских рассказах и будет пользоваться еще шире — в «Войне и мире». Более того, эти принципы типизации, открытые Толстым при изображении русского человека на войне, были перенесены художником и в другие сферы. Если внимательно прочитать пятнадцать вариантов начала «Войны и мира», то можно установить главные особенности принципа отбора материала Толстым и способы его художественной типизации. В этом отношении особенно интересен тринадцатый вариант начала, в котором автор характеризует время действия романа и главных государственных деятелей описываемой эпохи. Здесь он вступает в острую полемику с историками, иронически называя их «летописцами выдающихся событий истории». «Историки,- пишет Толстой, видят только выступающие уродства человеческой жизни и думают, что это — сама жизнь.

Они видят сор, который выбрасывает река на берега и отмели, а вечно изменяющиеся, исчезающие и возникающие капли воды, составляющие русло, остаются им неизвестны».

Нетрудно увидеть, что под «сором» Толстой имеет в виду прославляемых казенными историками «вершителей судеб», а под «каплями воды» — простых людей, своими совокупными действиями решающих судьбы страны.

«Для изучения законов истории,- утверждает автор «Войны и мира»,- мы должны изменить совершенно предмет истории, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами». В эпилоге романа Толстой до предела заостряет свою мысль, говоря, что подлинная история должна быть историей «всех, без одного исключения всех людей, принимающих участие в событии».

Справиться с такой задачей не мог ни один историк. И поэтому-то официальные историографы занимались только тем, что изучали деяния «великих людей», а, с точки зрения Толстого, «так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименование событию…».

В тринадцатом варианте начала «Войны и мира» Толстой, как бы предупреждая своих будущих читателей, писал: «Но не Наполеон и не Александр, не Кутузов и но Талейран будут моими героями, я буду писать историю людей, более свободных, чем государственные люди, историю людей, живших в самых выгодных условиях жизни, людей, свободных от бедности, от невежества и независимых, людей, не имевших тех недостатков, которые нужны для того, чтобы оставить следы на страницах летописей».

Толстой видит явную несправедливость в том, как распределяются историками «места» в их летописях для деятелей тех или иных исторических эпох. «…Люциап Бонапарт,- говорит писатель,- был лучше своего брата Наполеона, а не получил места в истории. Сотнн жирондистов,- пишет Толстой,- были еще более хорошими людьми, а имена их забыты. Сотни и тысячи не жирондистов, а простых людей Франции этого времени были еще лучшими людьми. И никто их не знает». Эти выводы воспринимаются как результат размышлений писателя над судьбами героев его романа. «Когда с простреленной грудью офицер упал под Бородином и понял, что он умирает, не думайте, чтоб он радовался спасению отечества и славе русского оружия п унижению Наполеона. Нет, он думал о своей матери, о женщине, которую он любил, о всех радостях и ничтожестве жизни, он поверял свои верованья и убеждения: он думал о том, что будет там и что было здесь».

Тирада эта об офицере, умирающем на Бородинском поле, заставляет вспомнить знаменитую сцену из «Войны и мира»: раненый князь Андрей на поле Аустерлицкого сражения.

Однако и в этой сцене, и в целом ряде других сцен романа Толстой показал, что в круг «человеческих интересов жизни» его героев не просто входит, а и руководит ими святое чувство любви к Родине. И князя Андрея, и других положительных героев романа освещает «скрытая теплота патриотизма», явившаяся величайшей силой, поднимавшей людей на борьбу за спасение отечества от иноземных захватчиков.

Кистью эпического художника воспроизводя страницы «истории народа», показывая, как двигался «корабль народа» по взволнованному, бурному «морю» исторических событий, Толстой высказывал мысль, что движением этого корабля никто не может управлять, что оно совершается стихийно. Эти рассуждения, сосредоточенные в историко-философских главах романа, сближали Толстого со сторонниками теории фатализма, полагающими, что все происходящее в мире предопределено высшей силой и ход событий не подчиняется воле людей. Но исследователи рукописей «Войны и мира» установили, что, завершая работу над романом, Толстой стремился преодолеть теорию фатализма, находя, что «фатализм для человека такой же вздор, как и произвол в исторических событиях». Не мог быть убежденным и «законченным» фаталистом мыслитель и художник, видевший в народе творца истории и посвятивший свое главное произведение прославлению исторического подвига народа.

Со времени появления «Войны и мира» и до наших дней в критике ведутся споры о том, соответствует ли и насколько соответствует заглавие толстовского произведения его содержанию. В первые дни 1870 года «Петербургская газета» писала: «Наконец знаменитый роман «Война и мир» окончен. Но, вероятно, некоторые любознательные читатели остались в недоумении и желали бы спросить: почему же этот роман называется «Война и мир»? В продолжение всех шести томов автор описывает нам беспрерывную войну, ну, а мир-то когда же будет? И точно, об мире почти ничего не говорится» .

Мысль о том, что в книге Толстого сопоставляются две эпохи русской жизни — мирная и военная — и сегодня отвергается некоторыми весьма авторитетными толсто-ведами. «Задача Толстого,- пишет, например, Э. Е. Зайденшиур,- показать великую роль народа в Отечественной войне, и вовсе нет, в романе сопоставления военной и мирной жизни».

Третий том «Войны и мира» уже целиком посвящен событиям Отечественной войны 1812 года. В четвертом томе эпопеи Толстого дана картина разгрома наполеоновских полчищ русской армией и народом, изображена могучая «дубина народной войны», как называет писатель действия партизанских отрядов. В эпилоге «Войны и мира», завершая сюжетные линии произведения, показана послевоенная жизнь, его героев. На полях рукописи первых глав первого тома романа Толстой сделал такую заметку: «Война — во всем». Этой мысли подчинены открывающие роман картины мирной жизни: гости в салоне придворной фрейлины ведут политические разговоры и споры о Наполеоне, о вероломном убийстве по его приказу принца Конде, о неудаче миссии Новосильцева в Париже, о военном союзе с Австрией и Пруссией, о предстоящей войне России с бонапарговской Францией.

Но не только сцены в салоне фрейлины. Анны Павловны Шерер, а и переписка Жюли Карагиной и Марии Болконской; обед у Ростовых и чтение манифеста о войне; сцены в имении Лысые Горы, завершающиеся отъездом князя Андрея Болконского на войну — короче, вся первая часть первого тома романа Толстого, изображающая предвоенную жизнь русского общества, действительно пронизана мыслью: «Война во всем».

Мирная жизнь русского общества изображается в первых главах романа как жизнь предвоенная. Ощущением кануна близкой войны наполнены письма даже таких далеких от политики людей, как две подруги Жго-ли Карагииа и Мария Болконская. «Вся Москва только и говорит о войне,- пишет Жюли.- Один из моих двух братьев уже за границей, другой с гвардией, которая выступает в поход к границе». Ей отвечает княжна Болконская, живущая в родовом имении Лысые Горы: «Не только у вас, в центре дел и света, но и здесь, среди этих полевых работ и этой тишины… отголоски войны слышны и дают себя тяжело чувствовать. Отец мой только и говорит, что о походах и переходах, в чем я ничего не понимаю, и третьего дня, делая мою обычную прогулку по улице деревни, я видела раздирающую душу сцену. Это была партия рекрут, набранных у нас и посылаемых в армию. Надо было видеть состояние, в котором находились матери, жены и дети тех, которые уходили, и слышать рыдания и тех и других! Подумаешь, что человечество забыло законы своего божественного спасителя, учившего нас любви и прощению обид, и что оно полагает главное достоинство свое в искусстве убивать друг друга».