История украинского народа на страницах художественных сочинений

Стремление постигнуть историческое бытие родного народа было присуще украинским художникам во все времена. Еще во времена Киевской Руси возник такой самобытный жанр литературы как летописи, где прошлое народа и государства рассматривалось в органическом единстве с современностью. Особенностью древнеукраинских летописей является их высокая художественная стоимость.

Легендарные авторы «Повести временных лет» и «Галицко-Волынской летописи» не только фиксировали события, а и стремились постичь внутреннюю логику исторического развития, старались в прошлом найти ключи для понимания наиболее актуальных проблем своего времени.

Исторический материал они подчиняли глубоко патриотичным идеям единства Русской земли и сохранения собственного государства. Именно эти идеи служили для них определяющим критерием для оценки деятельности исторических деятелей — князей, бояр, священников, художников. Традиции исторической литературы не исчезали на нашей земле никогда. Их унаследовали писатели новых эпох. В новой и новейшей украинской литературе нет ни одного писателя, который бы не затрагивал историческое прошлое Украины.

Из-за невозможности даже коротко остановиться на многих авторах, рассмотрю произведение на историческую тематику, которое среди прочитанного в последнее время поразило меня более всего. Это роман нашего современника Павла Загребельного «Чудо» . Роман появился в 1968 г. Это произведение начало новое тематически-проблемное направление в творчестве известного прозаика — художественное исследование духовно-исторических истоков нашего народа, его современности. Действие в «Чуде» происходит с 992 до 1037 года, а также в 1941-1942 и 1965-1966 годах. Роман — это рассказ о художественном произведении нашего прошлого — Софии Киевской, о судьбе этой величественной памятки и ее месте в нашей духовной истории.

Собственно, образ Софии и объединяет в произведении события почти тысячелетия. Композиция «Чуда» напоминает архитектуру собора: необычность планов, переходов, достроек, но в химерической асимметрии скрытая целесообразность и гармония.

Выстраивая свое «Чудо», писатель использует композиционный прием объединения разных времен. В этом ему помогают такие внесюжетные элементы, как эпиграфы. Все эпиграфы и вступления в романе глубоко сочетаются с содержанием.

К разделам о 11 столетии взяты выражения из летописи Нестора. В самом названии, например, «Год 1014. Лето. Болгарское царство», есть лишь летописная констатация.

А в эпиграфе — проявление гнева, скорби и непримиримости человеческой совести к византийскому тирану, прозванному Болгаробойцей за ослепление четырнадцати тысяч плененных: «Только не будет края мира, когда камень начнет плавать, а хмель начнет тонуть». Слово Нестора кажется особенно уместным не только благодаря его временной близости к событиям, изложенным в романе, но и благодаря желанию автора придерживаться принципов правдивого отображения истории. Ведь имя Нестора для нас, украинцев 20 столетия, является также как и София Киевская, многозначным и глубоким символом, с которым связана историческая память народа, связь поколений и т. п. Чрезвычайно выразительным является эпиграф ко всему произведению. Роман начинается стихотворением немецкого художника Б. Брехта, в котором звучит мотив прославления безымянных народных творцов: «Кто возвел семибрамные Фивы? В книгах стоят имена королей.

А разве короли били скалы и таскали каменья?». Что знал Павел Загребельный о творце Софии Киевской? Какие документы оставили свидетельство об этом талантливом художнике? К сожалению, история не сохранила имени мастера, а важнейший документ в его пользу — сам собор, его художественное обрамление.

Перед писателем стояла весьма сложная задача: воссоздать образ безымянного художника из его работы. Сивоок приходит к нам откуда-то из нетронутых белых снегов, из неисхоженных пущ. Художественная интуиция подсказала писателю, что творец Софии Киевской должен был быть пущанином, детские впечатления которого стали истоками его художественного мироощущения. И для сооружения собора такого опыта мало. И романист развивает мысль, что будущий архитектор должен был в совершенстве овладеть законами искусства, которые тогда могла дать ему византийская культура.

Свыше тридцати лет Сивоок шел Горьким путем познания истины и мастерства.

Они для него неразрывные, и незадолго до гибели он откроет для себя самое главное: «Так что же есть искусство? Это могущественный голос народа, который звучит из уст выбранных умельцев. Я — свирель в устах моего народа, и только ему подвластны песни, которые прозвучат, родившись во мне». К этому открытию художник шел стихийно, но неуклонно — его велели судьба и призвание.

Сначала он не знал, что в нем после смерти деда оживет прекраснейший мир цветов. Следующая ступень его духовного роста — увлечение красотой церкви Богородицы. В языческом Радогосте, спрятанном в глубины зеленого чудомира, его поразила летающая цветная часовня, а ее хранительница открыла душу красок, которые, будто люди, в зависимости от случая, бывают веселые, чистые, кроткие, доверчивые, невинные, печальные, крикливые, жалобные, холодные, теплые… Вот почему позднее, в Константинополе, уже попробовав в Радогосте и болгарском монастыре создавать из небытия новый мир, Сивоок искал в краске человека.

Возможно, поэтому к нему на строительство собора шли босые, без шапок, бедные, ободранные, несмелые, он учил их, работал вместе с ними, жил с ними в нужде и хлопотах…. Большая любовь Сивоока к людям помогла ему соорудить чудохрам. И когда судьба поставила перед ним выбор: собор или любимая? — он встал на защиту женщины.

Так подсказала ему любовь и честь — иначе он не мог бы быть достойным того чуда, которое создавал своими руками.

Начав с «Чуда», Павел Загребельный создает цикл исторических романов о Киевской Руси: «Первомост» , «Смерть в Киеве» и цикл своеобразных историко-биографических романов: «Евпраксия» , «Роксолана» , «Я, Богдан» , — они принесли писателю большой успех, широкую читательскую популярность. Работа Загребельного в жанре исторического романа оказалась полезной и плодотворной, поскольку с выходом книг художника были «расшатаны» прочные каноны, сдвинута жесткая, упрощенная «социально-классовая» регламентированность.