Из книги «Бег времени»

Пала седьмая завеса тумана, — Та, за которой приходит весна. Т. К. Из цикла «Вереница четверостиший» 9 За меня не будете в ответе, Можете пока спокойно спать. Сила — право, только ваши Дети За меня вас будут проклинать. 1934 15 Я всем прощение дарую И в Воскресение Христа Меня предавших в лоб целую, А не предавшего — в уста. 1948 Москва Из заветной тетради 2. Многим Я — голос ваш, жар вашего дыханья, Я — отраженье вашего лица.

Напрасных крыл напрасны трепетанья, — Ведь все равно я с вами до конца. Вот отчего вы любите так жадно Меня в грехе и в немощи моей, Вот отчего вы дали неоглядно Мне лучшего из ваших сыновей, Вот отчего вы даже не спросили Меня ни слова никогда о нем И чадными хвалами задымили Мой навсегда опустошенный Дом. И говорят — нельзя теснее слиться, Нельзя непоправимее любить…

Как хочет тень от тела отделиться, Как хочет плоть с душою разлучиться, Так я хочу теперь — забытой быть. 14 сентября 1922 9 Все ушли, и никто не вернулся, Только, верный обету любви, Мой последний, лишь ты оглянулся, Чтоб увидеть все небо в крови. Дом был проклят, и проклято дело, Тщетно песня звенела нежней, И глаза я поднять не посмела Перед страшной судьбою моей. Осквернили пречистое слово, Растоптали священный глагол, Чтоб с сиделками тридцать седьмого Мыла я окровавленный пол. Разлучили с единственным сыном, В казематах пытали друзей, Окружили невидимым тыном Крепко слаженной слежки своей.

Наградили меня немотою, На весь мир окаянно кляня, Обкормили меня клеветою, Опоили отравой меня И, до самого края доведши, Почему-то оставили там. Любо мне, городской сумасшедшей, По предсмертным бродить площадям. , 1960 Из цикла «Венок мертвым» I. Учитель Памяти Иннокентия Анненского А тот, кого учителем считаю, Как тень прошел и тени не оставил, Весь яд впитал, всю эту одурь выпил, И славы ждал, и славы не дождался, Кто был предвестьем, Предзнаменованьем Всего, что с нами после совершилось, Всех пожалел, во всех вдохнул Томленье — И задохнулся… 1945 VI Памяти М. Булгакова Вот это я тебе, взамен могильных роз, Взамен кадильного куренья; Ты так сурово жил и до конца донес Великолепное презренье. Ты пил вино, ты как никто шутил И в душных стенах задыхался, И гостью страшную ты сам к себе впустил И с ней наедине остался.

И нет тебя, и все вокруг молчит О скорбной и высокой жизни, Лишь голос мой, как флейта, прозвучит И на твоей безмолвной тризне. О, кто подумать мог, что полоумной мне, Мне, плакальщице дней не бывших, Мне, тлеющей на медленном огне, Всех пережившей, все забывшей, Придется поминать того, кто, полный сил, И светлых замыслов, и воли, Как будто бы вчера со мною говорил, Скрывая дрожь смертельной боли. Март 1940 Фонтанный Дом VII. Борису Пастернаку 1 Б. П. И снова осень валит Тамерланом, В арбатских переулках тишина.

За полустанком или за туманом Дорога непроезжая черна. Так вот она, последняя! И ярость Стихает. Все равно что мир оглох… Могучая евангельская старость И тот горчайший гефсиманский вздох.

Здесь все тебе принадлежит по праву, Стеной стоят дремучие дожди, Отдай другим игрушку мира — славу, Иди домой и ничего не жди. 1947-25 октября 1958 Ленинград 2 Как птица, мне ответит эхо. Б. П. Умолк вчера неповторимый голос, И нас покинул собеседник рощ. Он превратился в жизнь дающий колос Или в тончайший, им воспетый дождь.

И все цветы, что только есть на свете, Навстречу этой смерти расцвели. Но сразу стало тихо на планете, Носящей имя скромное… Земли. 1 июня 1960 Москва.

Боткинская больница 3 Словно дочка слепого Эдипа, Муза к смерти провидца вела, А одна сумасшедшая липа В этом траурном мае цвела Прямо против окна, где когда-то Он поведал мне, что перед ним Вьется путь золотой и крылатый, Где он вышнею волей храним. 11 июня 1960 Москва. Боткинская больница VIII. Нас четверо Комаровские наброски Ужели и гитане гибкой Все муки Данта суждены. О. М. Таким я вижу облик Ваш и взгляд.

Б. П. О, Муза Плача… М. Ц. …И отступилась я здесь от всего, От земного всякого блага. Духом, хранителем «места сего» Стала лесная коряга.

Все мы немного у жизни в гостях, Жить — это только привычка. Чудится мне на воздушных путях Двух голосов перекличка. Двух? А еще у восточной стены, В зарослях крепкой малины, Темная, свежая ветвь бузины… Это — письмо от Марины.

19 — 20 ноября 1961 Больница в Гавани Из стихотворений 30-х годов 3 Зачем вы отравили воду И с грязью мой смешали хлеб? Зачем последнюю свободу Вы превращаете в вертеп? За то, что я не издевалась Над горькой гибелью друзей? За то, что я верна осталась Печальной родине моей? Пусть так.

Без палача и плахи Поэту на земле не быть. Нам покаянные рубахи, Нам со свечой идти и выть. 1935 5 Я знаю, с места не сдвинуться Под тяжестью Виевых век. О, если бы вдруг откинуться В какой-то семнадцатый век.

С душистою веткой березовой Под Троицу в церкви стоять, С боярынею Морозовой Сладимый медок попивать, А после на дровнях в сумерки В навозном снегу тонуть… Какой сумасшедший Суриков Мой последний напишет путь? 1937 Черепки You cannot leave your mother an orphan.

Joyce I Мне, лишенной огня и воды, Разлученной с единственным сыном… На позорном помосте беды, Как под тронным стою балдахином… II Семь тысяч и три километра… Не услышишь, как мать зовет В грозном вое полярного ветра, В тесноте обступивших невзгод.

Там дичаешь, звереешь — ты милый! — Ты последний и первый — ты наш. Над моей ленинградской могилой Равнодушная бродит весна… III Вот и доспорился яростный спорщик До енисейских равнин, Вам он бродяга, шуан, заговорщик, Мне он — единственный сын… IV «…И кто-то приказал мне: — Говори! Припомни все…» Леон Фелипе.

Дознание Кому и когда говорила, Зачем от людей не таю, Что каторга сына сгноила, Что Музу засекли мою. Я всех на земле виноватей, Кто был и кто будет, кто есть… И мне в сумасшедшей палате Валяться — великая честь.

И вовсе я не пророчица, Жизнь светла, как горный ручей, А просто мне петь не хочется Под звон тюремных ключей. 1930-е, 1958 Из цикла «Северные элегии» Вторая О ДЕСЯТЫХ ГОДАХ Ты — победительница жизни, И я — товарищ вольный твой. Н. Гумилев И никакого розового детства… Веснушечек, и мишек, и игрушек, И добрых теть, и страшных дядь, и даже Приятелей средь камешков речных.

Себе самой я с самого начала То чьим-то сном казалась или бредом, Иль отраженьем в зеркале чужом, Без имени, без плоти, без причины. Уже я знала список преступлений, Которые должна я совершить. И вот я, лунатически ступая, Вступила в жизнь и испугала жизнь.

Она передо мною стлалась лугом, Где некогда гуляла Прозерпина. Передо мной, безродной, неумелой, Открылись неожиданные двери, И выходили люди и кричали: «Она пришла, она пришла сама!» А я на них глядела с изумленьем И думала: «Они с ума сошли!» И чем сильней они меня хвалили, Чем мной сильнее люди восхищались, Тем мне страшнее было в мире жить И тем сильней хотелось пробудиться. И знала я, что заплачу сторицей В тюрьме, в могиле, в сумасшедшем доме, Везде, где просыпаться надлежит Таким, как я, — но длилась пытка счастьем.

4 июля 1955 Москва Третья В том доме было очень страшно жить, И ни камина жар патриархальный, Ни колыбелька нашего ребенка, Ни то, что оба молоды мы были И замыслов исполнены……….. ………………и удача От нашего порога ни на шаг За все семь лет не смела отойти, — Не уменьшали это чувство страха. И я над ним смеяться научилась И оставляла капельку вина И крошки хлеба для того, кто ночью Собакою царапался у двери Иль в низкое заглядывал окошко, В то время как мы заполночь старались Не видеть, что творится в Зазеркалье, Под чьими тяжеленными шагами Стонали темной лестницы ступеньки, Как о пощаде жалостно моля. И говорил ты, странно улыбаясь: «Кого они по лестнице несут?» Теперь ты там, где знают все, — скажи: Что в этом доме жило кроме нас?

1921 Царское Село Пятая Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые. Тютчев Н. А. О-ой Меня, как реку, Суровая эпоха повернула. Мне подменили жизнь. В другое русло, Мимо другого потекла она, И я своих не знаю берегов. О, как я много зрелищ пропустила, И занавес вздымался без меня И так же падал.

Сколько я друзей Своих ни разу в жизни не встречала, И сколько очертаний городов Из глаз моих могли бы вызвать слезы, А я один на свете город знаю И ощупью его во сне найду. И сколько я стихов не написала, И тайный хор их бродит вкруг меня И, может быть, еще когда-нибудь Меня задушит… Мне ведомы начала и концы, И жизнь после конца, и что-то, О чем теперь не надо вспоминать. И женщина какая-то мое Единственное место заняла, Мое законнейшее имя носит, Оставивши мне кличку, из которой Я сделала, пожалуй, все, что можно. Я не в свою, увы, могилу лягу.

Но иногда весенний шалый ветер, Иль сочетанье слов в случайной книге, Или улыбка чья-то вдруг потянут Меня в несостоявшуюся жизнь. В таком году произошло бы то-то, А в этом — это: ездить, видеть, думать, И вспоминать, и в новую любовь Входить, как в зеркало, с тупым сознаньем Измены и еще вчера не бывшей Морщинкой… ………………………………….. Но если бы откуда-то взглянула Я на свою теперешнюю жизнь, Узнала бы я зависть наконец…

2 сентября 1945 Фонтанный Дом Из цикла «Шиповник цветет» 9 По той дороге, где Донской Вел рать великую когда-то, Где ветер помнит супостата, Где месяц желтый и рогатый, — Я шла, как в глубине морской… Шиповник так благоухал, Что даже превратился в слово, И встретить я была готова Моей судьбы девятый вал. 1956 10 Ты выдумал меня.

Такой на свете нет, Такой на свете быть не может. Ни врач не исцелит, не утолит поэт, — Тень призрака тебя и день и ночь тревожит. Мы встретились с тобой в невероятный год, Когда уже иссякли мира силы, Все было в трауре, все никло от невзгод, И были свежи лишь могилы. Без фонарей как смоль был черен невский вал, Глухонемая ночь вокруг стеной стояла…

Так вот когда тебя мой голос вызывал! Что делала — сама еще не понимала. И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом, По осени трагической ступая, В тот навсегда опустошенный дом, Откуда унеслась стихов казненных стая. 18 августа 1956 Старки 12 Ты опять со мной, подруга осень!

И н. Анненский Пусть кто-то еще отдыхает на юге И нежится в райском саду. Здесь северно очень — и осень в подруги Я выбрала в этом году. Живу, как в чужом, мне приснившемся доме, Где, может быть, я умерла, И, кажется, тайно глядится Суоми В пустые свои зеркала.

Иду между черных приземистых елок, Там вереск на ветер похож, И светится месяца тусклый осколок, Как финский зазубренный нож. Сюда принесла я блаженную память Последней невстречи с тобой — Холодное, чистое, легкое пламя Победы моей над судьбой. 1956 Комарова Из цикла «Тайны ремесла» 1. Описание событий в романах и других произведениях Бывает так: какая-то истома; В ушах не умолкает бой часов; Вдали раскат стихающего грома, Неузнанных и пленных голосов Мне чудятся и жалобы и стоны, Сужается какой-то тайный круг, Но в этой бездне шепотов и звонов Встает один, все победивший звук. Так вкруг него непоправимо тихо, Что слышно, как в лесу растет трава, Как по земле идет с котомкой лихо… Но вот уже послышались слова И легких рифм сигнальные звоночки, — Тогда я начинаю понимать, И просто продиктованные строчки Ложатся в белоснежную тетрадь.

5 ноября 1936 Фонтанный Дом 2 Мне ни к чему одические рати И прелесть элегических затей. По мне, в стихах все быть должно некстати, Не так, как у людей. Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда, Как желтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда. Сердитый окрик, дегтя запах свежий, Таинственная плесень на стене… И стих уже звучит, задорен, нежен, На радость вам и мне.

21 января 1940 3. Муза Как и жить мне с этой обузой, А еще называют Музой, Говорят: «Ты с ней на лугу…» Говорят: «Божественный лепет…» Жестче, чем лихорадка, оттреплет, И опять весь год ни гу-гу. 4. Поэт Подумаешь, тоже работа, — Беспечное это житье: Подслушать у музыки что-то И выдать шутя за свое. И чье-то веселое скерцо В какие-то строки вложив, Поклясться, что бедное сердце Так стонет средь блещущих нив. А после подслушать у леса, У сосен, молчальниц на вид, Пока дымовая завеса Тумана повсюду стоит.

Налево беру и направо, И даже, без чувства вины, Немного у жизни лукавой, И все — у ночной тишины. Лето 1959 Комарова 5. Читатель Не должен быть очень несчастным И главное — скрытным. О нет! — Чтоб быть современнику ясным, Весь настежь распахнут поэт.

И рампа торчит под ногами, Все мертвенно, пусто, светло, Лайм-лайта позорное пламя Его заклеймило чело. А каждый читатель как тайна, Как в землю закопанный клад, Пусть самый последний, случайный, Всю жизнь промолчавший подряд. Там все, что природа запрячет, Когда ей угодно, от нас. Там кто-то беспомощно плачет В какой-то назначенный час.

И сколько там сумрака ночи, И тени, и сколько прохлад, Там те незнакомые очи До света со мной говорят, За что-то меня упрекают И в чем-то согласны со мной… Так исповедь льется немая, Беседы блаженнейший зной. Наш век на земле быстротечен И тесен назначенный круг, А он неизменен и вечен — Поэта неведомый друг.

23 июля 1959 Комарово 6. Последнее стихотворение Одно, словно кем-то встревоженный гром, С дыханием жизни врывается в дом, Смеется, у горла трепещет, И кружится, и рукоплещет. Другое, в полночной родясь тишине, Не знаю откуда крадется ко мне, Из зеркала смотрит пустого И что-то бормочет сурово. А есть и такие: средь белого дня, Как будто почти что не видя меня, Струятся по белой бумаге, Как чистый источник в овраге. А вот еще: тайное бродит вокруг — Не звук и не цвет, не цвет и не звук, — Гранится, меняется, вьется, А в руки живым не дается. Но это!.. по капельке выпило кровь, Как в юности злая девчонка — любовь, И, мне не сказавши ни слова, Безмолвием сделалось снова.

И я не знавала жесточе беды. Ушло, и его протянулись следы К какому-то крайнему краю, А я без него… умираю. 1 декабря 1959 Ленинград 7. Эпиграмма Могла ли Биче словно Дант творить, Или Лаура жар любви восславить? Я научила женщин говорить…

Но, Боже, как их замолчать заставить! 1958 Из стихов последних лет Рисунок на книге стихов Он не траурный, он не мрачный, Он почти как сквозной дымок, Полуброшенной новобрачной Черно-белый легкий венок. А под ним тот профиль горбатый, И парижской челки атлас, И зеленый, продолговатый, Очень зорко видящий глаз. 23 мая 1958 Приморский сонет Здесь все меня переживет, Все, даже ветхие скворешни И этот воздух, воздух вешний, Морской свершивший перелет.

И голос вечности зовет С неодолимостью нездешней. И над цветущею черешней Сиянье легкий месяц льет. И кажется такой нетрудной, Белея в чаще изумрудной, Дорога не скажу куда…

Там средь стволов еще светлее, И все похоже на аллею У царскосельского пруда. Июнь 1958 Комарова Опять подошли «незабвенные даты», И нет среди них ни одной не проклятой. Но самой проклятой восходит заря…

Я знаю: колотится сердце не зря — От звонкой минуты пред бурей морскою Оно наливается мутной тоскою. И даже сегодняшний ветреный день Преступно хранит прошлогоднюю тень, Как тихий, но явственный стук из подполья, И сердце на стук отзывается болью. Я все заплатила до капли, до дна, Я буду свободна, я буду одна.

На прошлом я черный поставила крест, Чего же ты хочешь, товарищ зюйд-вест, Что ломятся в комнату липы и клены, Гудит и бесчинствует табор зеленый И к брюху мостов подкатила вода? — И все как тогда, и все как тогда. Все ясно — кончается злая неволя, Сейчас я пройду через Марсово Поле, А в Мраморном крайнее пусто окно, Там пью я с тобой ледяное вино, И там попрощаюсь с тобою навек, Мудрец и безумец — дурной человек. Лето 1944-1945, 21 июля 1959 Ленинград Летний сад Я к розам хочу, в тот единственный сад, Где лучшая в мире стоит из оград, Где статуи помнят меня молодой, А я их под невскою помню водой.

В душистой тиши между царственных лип Мне мачт корабельных мерещится скрип. И лебедь, как прежде, плывет сквозь века, Любуясь красой своего двойника. И замертво спят сотни тысяч шагов Врагов и друзей, друзей и врагов. А шествию теней не видно конца От вазы гранитной до двери дворца.

Там шепчутся белые ночи мои О чьей-то высокой и тайной любви. И все перламутром и яшмой горит, Но света источник таинственно скрыт. 9 июля 1959 Ленинград Три стихотворения 1 Пора забыть верблюжий этот гам И белый дом на улице Жуковской. Пора, пора к березам и грибам, К широкой осени московской.

Там все теперь сияет, все в росе, И небо забирается высоко, И помнит Рогачевское шоссе Разбойный посвист молодого Блока… 1944-1950 2 И в памяти черной пошарив, найдешь До самого локтя перчатки, И ночь Петербурга. И в сумраке лож Тот запах и душный и сладкий. И ветер с залива.

А там, между строк, Минуя и ахи и охи, Тебе улыбнется презрительно Блок — Трагический тенор эпохи. 1960 3 Он прав — опять фонарь, аптека, Нева, безмолвие, гранит… Как памятник началу века, Там этот человек стоит — Когда он Пушкинскому Дому, Прощаясь, помахал рукой И принял смертную истому Как незаслуженный покой. 7 июня 1946 Родная земля И в мире нет людей бесслезней, Надменнее и проще нас. 1922 В заветных ладанках не носим на груди, О ней стихи навзрыд не сочиняем, Наш горький сон она не бередит, Не кажется обетованным раем.

Не делаем ее в душе своей Предметом купли и продажи, Хворая, бедствуя, немотствуя на ней, О ней не вспоминаем даже. Да, для нас это грязь на калошах, Да, для нас это хруст на зубах. И мы мелем, и месим, и крошим Тот ни в чем не замешанный прах.

Но ложимся в нее и становимся ею, Оттого и зовем так свободно — своею. 1 декабря 1961 Ленинград. Больница в Гавани Из цикла «Полночные стихи» 2. Первое предупреждение Какое нам, в сущности, дело, Что все превращается в прах, Над сколькими безднами пела И в скольких жила зеркалах. Пускай я не сон, не отрада И меньше всего благодать, Но, может быть, чаще, чем надо, Придется тебе вспоминать — И гул затихающих строчек, И глаз, что скрывает на дне Тот ржавый колючий веночек В тревожной своей тишине. 6 июня 1963 Москва Не мудрено, что похоронным звоном Звучит порой непокоренный стих.

Пустынно здесь! Уже за Ахероном Три четверти читателей моих. А вы, друзья!

Осталось вас немного, Последние, вы мне еще милей… Какой короткой сделалась дорога, Которая казалась всех длинней. 3 марта 1958 Болшево Комн. № 7