Из комментариев к «Евгению Онегину»

I. Державинский мотив в романе

В первой главе романа обращает на себя внимание устойчивая характеристика времяпрепровождения главного героя, превращающаяся в лейтмотив его образа:

Все, что в Париже вкус голодный, Полезный промысел избрав, Изобретает для Забав, Для Роскоши, для Неги модной, — Все украшало кабинет Философа в осьмнадцать лет.

Оборот этот — «для роскоши, для неги модной», — повторяется в строфе XXXVI:

Но шумом бала утомленный И Утро в полночь обратя, Спокойно спит в тени блаженной Забав и роскоши дитя.

К сожалению, этот словесно-образный мотив выпал из внимания комментаторов романа, а между тем он представляется очень важным не только в плане социокультурной или психологической характеристики героя, но и в плане общефилософского содержания романа. Авторская характеристика героя как дитяти забав и роскоши, а также упоминание неги, без сомнения, призваны вызвать в памяти первый стих пятой строфы одного из самых знаменитых стихотворений Г. Р. Державина «На смерть князя Мещерского»:

Сын роскоши, прохлад и нег, Куда, Мещерской! ты сокрылся?

Отдаленную реминисценцию еще одного стиха из этого же стихотворения можно увидеть в строчках:

Но, прилетев в деревню дяди, Его нашел уж на столе, Как дань готовую земле, —

Напоминающих использованный Пушкиным в качестве эпиграфа к IV главе «Дубровского» стих из державинской оды:

Где стол был яств, там гроб стоит…

Все это свидетельствует о том, что ода Державина была активным фактором художественного сознания Пушкина, что он обратился к ней целенаправленно, ища в ее мотивах основы художественного строя своего романа.

Общеизвестно, что это стихотворение Державина — произведение прежде всего философское, трактующее одну из важнейших онтологических тем, тему смерти, причем трагическое звучание стихотворения обусловлено мучительными раздумьями лирического героя о необъяснимой загадке смерти и ее неизбежности, разрешающимися горацианскими мотивами приверженности «золотой середине», если и не отменяющими неизбывный трагизм бытия, то по крайней мере сглаживающими остроту его восприятия.

Но и в пушкинском романе мы тоже находим это контрастное объединение: «праздник жизни» и «смерть», и, следовательно, мотив роскоши и неги, вводимый автором уже на самом начальном этапе повествования, тоже оказывается сопряженным с темой смерти посредством этих реминисценций из Державина. Но очень важно, что тема смерти будет связана не только и не столько с образом покойного дядюшки Онегина, но и с образом самого главного героя. В связи с этим можно понимать и онегинское разочарование в жизни как данное Пушкиным отнюдь не безоценочно. С этой точки зрения соответствующую смысловую нагрузку приобретают и нейтральные на первый взгляд стихи: «…утро в полночь обратя // Спокойно спит в тени блаженной…», предшествующие называнию Онегина дитятей «забав и роскоши». В таком смысловом поле он автоматически начинает вызывать в сознании читателя ассоциации со «страной теней», «блаженным Элизием», то есть со страной мертвых, каким и рисуется в первой главе Петербург, где пребывает герой.

Таким образом, однообразие и пестрота петербургской жизни приобретают в романе значение мертвенности не только в метафорическом, но и в метафизическом смысле. Заметим в связи с этим и становящееся многозначительным, перерастающим лишь бытовой смысл выражение «утро в полночь обратя…», то есть в переносном смысле — претворя свет во тьму.

В дальнейшем тема смерти будет усилена во второй главе в рассказе о родителях Татьяны и к тому же усугублена шекспировскими мотивами: цитата из трагедии «Гамлет», вложенная в уста Ленского при посещении им «соседа памятника смиренного». При этом контрастное построение образа будет сохранено Пушкиным в форме резкого перехода от иронической интонации рассказа о стариках Лариных к взволнованно-патетической — в лирическом отступлении, занимающем строфу XXXIX.

И далее эта тема будет присутствовать в романе уже в связи с образом погибающего от руки Онегина Ленского. Характерно, что в четвертой главе романа в рассказе о времяпрепровождении Онегина в деревне летом Пушкин напишет:

Вот жизнь Онегина святая; И нечувствительно он ей Предался, красных летних дней В беспечной Неге Не считая…

Но в этом контексте образы времен года имеют не только буквальное, но и метафорическое значение: весна означает расцвет, юность, осень — увядание, зима — смерть. И таким образом осуществляется тот самый принцип романа, в соответствии с которым автор смотрит на явления одновременно с разных точек зрения, создавая образ жизни, не соответствующий никакому литературному жанру и не исчерпывающейся никаким однозначным определением, о чем замечательно писал Ю. М. Лотман.

Так, можем мы сказать, самые на первый взгляд однозначные эпитеты в романе, такие как Роскошь, нега , оказываются подспудно связанными с глубинным его философским содержанием.

II. Об одной подспудной теме в романе

В первой главе романа не раз раздается державинский «глагол времен, металла звон…», то есть бой часов, правда принявший вполне обыденный облик и звук карманного брегета: