Как я понимаю выражение: Пушкинское время

Пушкинское время — это время великих событий, великих надежд и великих разочарований. Лучшие люди Европы, в том числе и России, уже и тогда пытались осмыслить уроки недавней революции во Франции. Пушкин был младшим современником участников Отечественной войны и заграничного похода; у него на глазах героическими усилиями его товарищей и друзей создавались тайные общества первых русских революционеров, и он же был свидетелем укрепления нравов и порядков жестокого века.

Мало сказать, что этот великий парадокс времени повлиял на мировоззрение Пушкина, он во многом предопределил самую структуру его творческого сознания, одна из важнейших особенностей которого состоит в том, что пушкинские идеи и построения при всей их кажущейся простоте отличаются необычайной сложностью. Именно поэтому они, как правило, и не поддаются однозначному истолкованию.

Пушкин всегда стремился увидеть предмет или явление полно, всесторонне, во всех противоречиях. И, если ему это не удавалось, если противоречия оказывались слишком глубокими, он считал необходимым хотя бы «указать» на них, выставить их на всеобщее обозрение. Эта особенность присуща и развитию темы народа. Для Пушкина и его ровесников вопрос о народе был вместе с тем и вопросом о судьбах свободы в России. Они видели, как русский народ, поднявшись против нашествия Наполеона и отстояв свою национальную независимость, даже и не попытался что-то предпринять для завоевания социальной и политической свободы и после войны покорно возвратился, как писал Грибоедов, «под палку господина».

Мощь народа и его бессилие — эти два полюса во многом определяли направление исканий русской общественной мысли так же, как и художественного сознания, от Радищева до Чернышевского. Между этими полюсами билась и мысль Пушкина — вплоть до последних дней его жизни.

Еще в «Вольности» Пушкин писал о том, что в ходе французской революции народ отступился от завоеванной им свободы: «…народ молчит, падет преступная секира…» Но о народном равнодушии к свободе он не мог думать, как сторонний наблюдатель, оно возбуждало в нем гнев и боль. Может быть, сильнее всего эти чувства выразились в его стихотворении «Свободы сеятель пустынный…»:

Изыде, сеятель, сеяти семена своя. Свободы сеятель пустынный, Я вышел рано, до звезды; Рукою чистой и безвинной В порабощенные бразды Бросал живительное семя Но потерял я только время, Благие мысли и труды… Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич. К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды Ярмо с гремушками да бич.

Разочарование Было так велико, что он временами действительно готов был усомниться в ценности и самой гражданской свободы. Эти мрачные мысли обострялись или, напротив, отходили на второй план под непосредственным воздействием общественной борьбы в России и в Европе. Драматизм этих исканий, пожалуй, с наибольшей силой выявился в элегии «Андрей Шенье» . В страшные минуты неотвратимой гибели сознание поэта омрачила мысль о том, что его, рожденного «для любви, для мирных искушений», какой-то «враждебный гений» завлек туда, «где ужас роковой, где страсти дикие, где буйные невежды, и злоба, и корысть!..». В этот момент ему начинает казаться, что и сама свобода — лишь «призрак ложный», «звук пустой».

Но едва не вырвавшаяся из уст поэта хула на свободу прервала «ропот малодушный»: сознание того, что он, поэт, славил торжество свободы и смело бичевал ее врагов, укрепляет его душевные силы. Путь свободы тернист, но в конце концов она все-таки победит:

Мы свергну ли царей. Убийцу с палачами Избрали мы в цари. О ужас! о позор! Но ты, священная свобода, Богиня чистая, нет,- не виновна ты, В порывах буйной слепоты, В презренном бешенстве народа, Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд Завешен пеленой кровавой: Но ты придешь опять со мщением и славой,- И вновь твои враги падут; Народ, вкусивший раз твой нектар освященный, Все ищет вновь упиться им…

Так — он найдет тебя.

Переживания любви, дружества, уединенные созерцания в тишине и мире вдохновляющи и плодотворны для поэта; но не менее плодотворны для него — именно как для поэта — и гражданские переживания. Пушкин мыслит теперь идею свободы как идею универсальную: личная, внутренняя свобода поэта и социальная, гражданская свобода — та, которая прежде всего необходима народу,- это разные грани одной и той же сущности. В универсальности свободы проявляется и всеобщая значимость поэзии: когда народ полностью оценит дары свободы, он поймет и поэта.