Какую правду о человеке мечтал создать Горький в пьесе «На дне»?

Речь идет о созданной Горьким в 1902 году гениальной философской драме «На дне», породившей огромную критическую литературу и получившей небывалую по широте и многообразию сценическую жизнь. Не будет преувеличением сказать, что она вошла не только в историю литературы, но и в историю духовного развития человечества. Существуют две особенно распространенные точки зрения на пьесу «На дне». Согласно одной из них, содержание этой философской драмы составляет проблема правды и лжи, низких истин и «возвышающего обмана…» Такой взгляд на пьесу не лишен оснований: ее персонажи много говорят о правде и лжи, и с этим вопросом связано все поведение проповедника утешительных иллюзий — странника Луки. Горький так пояснил в 1903 году в газетном интервью смысл пьесы:

«Основной вопрос, который я хотел поставить, это — что лучше, истина или сострадание? Что нужнее? Нужно ли доводить сострадание до того, чтобы пользоваться ложью, как Лука? Это вопрос не субъективный, а общефилософский…» И все же сведение пьесы «На дне» к проблеме правды и лжи не охватывает всего ее содержания, не раскрывает многого в ней. Другая точка зрения выдвигает на первый план не философское, а социально-бытовое содержание пьесы. Согласно этой точке зрения, Горький обобщил в пьесе все написанное им прежде о босяках и по-новому отнесся к своим излюбленным героям.

Такой взгляд также не лишен оснований: нельзя отрицать связи этой пьесы с ранними горьковскими произведениями о «бродячей Руси», и нельзя не видеть «снижения» — «снижения», несомненно, намеренного и связанного с идейным и творческим развитием писателя — от Челкаша к Пеплу, от Наташи из рассказа «Однажды осенью» к Насте и даже от князька Шарко к Барону. Но и такой взгляд на пьесу обходит главное в ней, ибо это главное невозможно свести ни к отвлеченно-философским проблемам, ни к эволюции литературных типов и тем. Пьеса «На дне» потому смогла сразу взволновать широкие общественные круги и вызвать ожесточенную идейную борьбу, что затронула нечто жизненно важное, непосредственно влиявшее на судьбы миллионов людей. Правда, многое из того, о чем сейчас пойдет речь, со временем потеряло остроту для читателей и зрителей пьесы. Однако для того, чтобы понять секрет непреходящего значения произведения, надо прежде всего изучить те преходящие конкретно-исторические условия, которые вызвали его к жизни.

«На дне» — философская драма, и в ней все интересно постольку, поскольку помогает решению философских проблем. Однако особенность горьковской философской драмы в том и состоит, что в ней все философское и общечеловеческое неотделимо от глубокого жизненного и конкретно-исторического. Постановка вопроса о том, можно ли и нужно ли доводить сострадание к людям до лжи, до утешительного обмана, полезно это для людей или вредно, спасительно или гибельно, — постановка этого вопроса раскрывается в своем истинном значении лишь в том случае, если мы видим ее неразрывную связь со всей нарисованной в пьесе картиной дна жизни и если мы видим неразрывную связь этого дна с обманчиво блестящей поверхностью породившего его общественного строя.

Недаром же философия драмы «На дне» вызвала сразу настоящую бурю политических страстей. Отношение к пьесе царских властей отмечалось определенностью и ясностью. Николай II заявил, что постановка «На дне» имеет вредное «государственное значение», а министр внутренних дел Плеве сказал, что эта пьеса дает основание назвать Горького «человеком опасным, вождем партии недовольных революционеров». Надо признаться, что такая оценка пьесы, проникнутая ненавистью к ее революционной направленности (совсем запретить «На дне», как и «Мещан», не позволила обстановка общественного подъема в стране, но эти пьесы ие были допущены на сцены «императорских» и народных театров), была ближе к истине, чем многоголосый хор похвал в буржуазно — либеральной печати — похвал тому духу примиренности, которым якобы повеяло от пьесы, от образа проповедника Луки. Те, кто отказался признать положительным героем «жесткого» Нила, признали таким героем «мягкого» Луку.

В непонимании пьесы Горький был склонен обвинить себя самого, свое «неуменье». Сейчас очевидна несправедливость такого вывода: «На дне» заняло прочное место в мировой драматургической классике. Дело было в позиции либерально-буржуазных истолкователей пьесы, которые выполняли в общественной жизни примерно такую же роль, какую выполнял Лука в костылевской ночлежке. По своему построению, по характеру своего действия пьеса «На дне» еще более сложна, чем «Мещане».

Даже хвалившие пьесу критики склонялись иногда к выводу, что это вообще не пьеса, а ряд слабо связанных друг с другом «сцен» и «картин», в которых «почти нет развития того, что зовут действием», «нет структуры», «нет стержня» и т. д. Разве действие пьесы не течет по нескольким параллельным руслам, почти независимым друг от друга? В особый сюжетный узел завязываются отношения хозяина ночлежки Костылева, его жены Василисы, ее сестры Наташи и вора Пепла, — на этом конфликте можно было бы построить отдельную социально-бытовую драму или трагедию, в духе пьесы А. Н. Островского «На бойком месте».

Отдельно развивается сюжетная линия, связанная с отношениями потерявшего работу и опустившегося на дно слесаря Клеща и его умирающей от голода жены Анны. Отдельные сюжетные узлы образуются из отношений Барона и Насти, Медведева и Квашни, из судеб Актера, Бубнова, Алешки и других. Может показаться, что Горький дал лишь сумму примеров из жизни обитателей «дна» и что, по существу, ничего не изменилось бы, если бы этих примеров было больше или меньше. Кажется даже, что он сознательно добивался разорванности действия, деля то и дело сцену на несколько участков, каждый из которых населен своими персонажами и живет своей особой жизнью. При этом возникает интересный многоголосый диалог: реплики, звучащие на одном из участков сцены, как бы случайно перекликаются с репликами, звучащими на другом участке, 456 А. М. Горький приобретая неожиданный эффект.

Но зачем понадобилось такое многоголосие? Может ли оно оправдать отсутствие единого сюжетного развития, единого действия? Такое действие здесь есть, как и в «Мещанах», только носит еще более сложный характер. Чтобы понять его, надо разобраться в том, какую роль играет в пьесе «На дне» Лука. Этот странствующий проповедник всех утешает, всем обещает избавление от страданий, всем говорит: «Ты — надейся!», «Ты — верь!» Говорит он это не потому, что действительно ждет перемен в судьбах людей, а потому, что не ждет никаких перемен, — не верит в способность людей изменить жизнь, даже в их способность вынести сознание всей страшной правды жизни. Он не видит для людей иного облегчения, чем мечты и иллюзии. Как бы мы должны были оценить врача, который исходил бы из убеждения, что все болезни неизлечимы и что его единственная задача — скрыть это от больных? Лука — именно такой врач. Он говорит: «Не всегда правдой душу вылечишь».

В сущности, он уверен, что правдой никогда и никакую душу не вылечишь, да и ничем не вылечишь, а можно лишь смягчить боль с помощью утешительной лжи. И хотя он при этом искренне жалеет людей и искренне хочет помочь им — его проповедь на деле приносит только вред. Она сталкивается со всем тем живым и жизнеспособным, что еще сохранилось в душах обитателей «дна», и либо терпит поражение, либо ускоряет гибель побежденных. Из столкновений подобного рода и образуется «сквозное действие» пьесы. Ради него Горькому и понадобились параллельно (как бы параллельно) развивающиеся судьбы разных людей. Это — люди разной жизнеспособности, разной «сопротивляемости», разной способности верить в человека. То, что проповедь Луки, ее реальная ценность «проверяется» на столь разных людях, делает эту проверку особенно убедительной.

Именно в этом — ключ к пониманию сложности пьесы и к пониманию ее истинного значения. Если бы М. Горький изобразил Луку как лицемерного обманщика, сознательно играющего на страданиях людей и на их смутных стремлениях к лучшей жизни, если бы он не показал его как человека, искренне жалеющего людей и руководствующегося во всех своих словах и поступках именно этой жалостью, — образ Луки не получил бы таких различных толкований в критике и на сцене театров и не вызвал бы таких жарких споров. Но тогда был бы утрачен главный предмет горьковской полемики: «религия рабов», те религиозно-нравственные и философские учения, в которых выразились настроения миллионов и миллионов людей.