Комедия без героя

Несколько внеклассных замечаний к комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума»

Кажется, что читать грибоедовскую пьесу легко. Она невелика по объему, ее язык «наполовину вошел в пословицы», а герои наделены, в соответствии с традициями классицизма, «говорящими» фамилиями. Основные конфликты легко просматриваются; словоохотливые герои постоянно дают друг другу самые нелестные характеристики…

В общем, не комедия, а мечта словесника.

Однако не все так просто. Ни для кого не секрет, что в «Горе от ума» масса несоответствий, несуразностей: структурных — невероятно растянутое третье действие, которое по логике, да и по канонам классицизма следовало бы разбить надвое; текстовых — к ним относится, например, фраза Софьи: «Мы в трауре, так балу дать нельзя», далее никак в комедии не подтвержденная — ведь мать главной героини, судя по воспоминаниям ее отца о няне-француженке, умерла вскоре после рождения дочери, а о других недавно почивших родственниках в пьесе ничего не сказано, и главное, последующее собрание гостей в доме Фамусовых иначе как балом не назовешь. К фактографическим, «жизненным» ошибкам автора можно отнести ту невероятную для начала XIX века свободу, которой пользуется героиня: незамужняя барышня постоянно появляется перед нами без компаньонки или старшей родственницы . Невероятно и то, что приехавший «чуть свет» Чацкий без ведома отца оказывается на барышниной половине.

Все это можно объяснить невниманием автора, который многократно перерабатывал текст «Горя от ума» и даже, по собственному его признанию, «портил свое создание», повинуясь «ребяческому удовольствию слышать стихи свои в театре».

Однако самое главное несоответствие все же кроется в характере главного героя. Одним из первых его заметил еще Александр Сергеевич Пушкин, высказавший свое остроумное замечание о предполагаемом автором соотношении в пьесе умников и дураков. У современных, юных и не очень, читателей «положительный» герой грибоедовской комедии также вызывает далеко не однозначные впечатления.

Так что не исключено, что, разобрав систему конфликтов комедии и объяснив ее идейное содержание, придется вернуться к еще одному, по душам, разговору о ее героях.

Ах, Александр Андреич Чацкий…

Признаться честно, особой симпатии к главному герою «Горя от ума» я не испытывала никогда. Вот уж, кажется, человек энергичный, думающий: не следуя слепо сложившимся стереотипам, ищет свое место в жизни. Пробовал себя и на гражданской службе , и на военном поприще , провел, очевидно, какие-то реформы в собственных владениях , затем уехал за границу. И мысли вроде бы излагает правильные, прогрессивные — о пользе образования, об ужасах крепостничества… Да вот только зачем он это делает перед московскими старожилами, перед хрюмиными и загорецкими, цену которым отлично знает, — понятно не совсем.

Да кроме того, не очень заботится Александр Андреевич и о том, чтобы быть услышанным. В патетическом задоре он иногда совсем забывает поинтересоваться, слушают его или нет: например, очнувшись после длиннейшей речи о французике из Бордо, герой с удивлением обнаруживает, что все вокруг давным-давно танцуют. А ведь именно в отношении к иноземцам, к заимствованным Россией «бусурманским обычаям» Чацкий мог бы найти точку соприкосновения с московскими стариками, в которых живы еще идеалы допетровской Руси: вспомним, как жалуется на необходимость «таскаться» по балам старуха Хлестова, как ругает французские лавки Кузнецкого моста в первом действии Фамусов.

Будь Чацкий менее язвителен и колок, за свой Патриотизм он вполне мог бы заслужить, пусть негласное, одобрение московских обитателей. Однако вместо этого он несет какую-то чушь о вошедших в моду фраках, а остальные в это время преспокойно играют в карты.

Нет, Александр Андреевич явно приехал в Москву не затем, чтобы найти собеседников, поделиться мыслями; он приехал обличать, учить жить умудренных опытом — хорошим ли, плохим, но собственным — людей, чья жизнь уже прожита. Это, согласитесь, по меньшей мере наивно.

Не лучшим образом показывает себя Чацкий и в отношениях с Софьей. Не потрудившись за три года отсутствия написать ни одного письма, он «как с облаков» врывается в Дом Фамусова, уверенный в том, что здесь его любят и ждут. А ведь, кажется, героиня, которую связывает с ним лишь детская дружба, перед отъездом ничего ему не обещала.

Более того, Софье семнадцать лет, и в начале XIX века этот возраст считался уже вполне приличным для замужества. Амбициозный и расчетливый Павел Афанасьевич уже давно и вполне серьезно прикидывает в уме возможные партии, а Чацкий с его тремястами крепостными в этих расчетах далеко не первый кандидат в мужья. Так что, вернувшись в Москву без предупреждения, наш герой вообще мог бы, подобно Евгению Онегину, застать свою возлюбленную замужней дамой, а возможно, и матерью семейства.

Однако более всего поражает та легкость, с которой Чацкий, буквально увивавшийся за Софьей на протяжении всей пьесы, отказывается от нее в финале. Убедившись наконец, что героиня влюблена именно в Молчалина , оскорбленный до глубины души, этот «герой» совершает невероятнейшую низость. Оказавшись невольным свидетелем объяснения Молчалина и Софьи, он не может удержаться от того, чтобы в нем не поучаствовать.

Причем Чацкий врывается в разговор именно в тот момент, когда между молодыми людьми все уже сказано и он своим появлением может добавить разве что лишнюю тяжесть в душу Софьи — от сознания того, что у неприглядной сцены были ненужные, «укоряющие» свидетели, об отсутствии которых она только что говорила. Далее претендовавший до этого момента на доверие девушки, на роль брата-исповедника Чацкий вдруг переходит на свой любимый обличительный тон и произносит еще один длинный монолог о том, что «Молчалины блаженствуют на свете», так громоподобно, что именно на его крики сбегается весь дом. А после лишь некоторая нерасторопность ума не позволяет Фамусову понять из речей отвергнутого Александра Андреевича, с кем именно Софья объяснялась только что в швейцарской.

Конечно, и в этой ситуации можно усмотреть положительную сторону: мол, герой бескомпромиссен, не склонен к «тихушничеству»; но вот уж в душевной чуткости, в уважении к чувствам любимой девушки его никак не заподозрить. Напротив, даже в этот момент общего крушения жизни фамусовского дома его мысли всецело заняты собственной персоной: «Я давеча был расточитель нежных слов…», «С вами я горжусь моим разрывом…», «…сюда я больше не ездок».

Ну уж нет, Чацкий, этот бессердечный гордец, громогласный, но не всегда умный обличитель, — герой, как говорится, «не моего романа». Тогда где же он? Мысленно перебираю еще раз всех персонажей комедии. Блистательный, но безмерно глупый, а главное, отчаянно врущий Скалозуб? Бессловесный, как предмет мебели, Горич?

Загорецкий, о котором даже в «фамусовском обществе» известно, что он «вор, картежник, плут»? Или пародия на Чацкого — говорящий попугай Репетилов? На фоне всей этой разноязыкой , шумной, злословящей и язвящей по поводу друг друга, вечно куда-то спешащей , но на самом деле кружащейся на месте пестрой толпы возникает одна обособленная и даже несколько загадочная фигура — Алексей Степанович Молчалин.

Обличение Молчалина

В наш век, когда повсеместно пропагандируемая «философия успеха» и циничные психологические рецепты Карнеги снова возвели «маленького человека» в ранг героя, очень опасно увидеть Молчалина глазами Софьи и, проявив жалость к бедному чиновнику, посчитать мысленно именно его единственным достойным лицом в комедии.

Действительно, ведь из всех персонажей, составляющих «фамусовское общество», Алексей Степанович единственный не принадлежит к дворянскому сословию. Если помнить об этом, теряет остроту по меньшей мере половина уколов, направленных Чацким в его адрес. Думается, бывший воспитанник Фамусова, даже если он отпустил своих крепостных на оброк, все-таки обладает достаточными средствами к существованию, чтобы не искать выгодных должностей, ссориться с министрами и ездить за границу.

Для Молчалина же «дойти до степеней известных» означает прежде всего обеспечить себе стабильный доход и спокойную старость. Добиться всего этого, имея заинтересованного покровителя в лице Фамусова, ему гораздо проще, нежели самостоятельно, — ведь и самого Чацкого еще «дитей возили на поклон» к некоему важному лицу. Волею своего патрона маленький чиновник уже сделал грандиозный прыжок из Твери в Москву и теперь служит ему верой и правдой без сна и отдыха — днем разбирает бумаги, вечером играет в карты с гостями, а по ночам развлекает Софью, музицируя на флейте.

Кстати, весь мнимый Роман Молчалина с Софьей возникает из его желания угодить «дочери такого человека», в то время как сам «герой-любовник» приходит в ужас от одной только мысли о том, что «Павел Афанасьич… когда-нибудь поймает нас».

Кажется, что преданный Молчалин с полным правом может считаться, выражаясь современным языком, «человеком Фамусова». Кроме того, он далеко не глуп; так думать о нем Чацкого заставляет лишь постоянная «бессловесность» скромного секретаря. Молчалин прекрасно знает как свои недостатки , так и «таланты» — «умеренность и аккуратность».

Упоминание последних вызывает у неискушенного читателя настойчивое желание уподобить грибоедовского героя пушкинскому Германну с его «расчетом, умеренностью и трудолюбием». Однако на том сходство героев и заканчивается. О Германне Пушкин говорит, что он был «твердо убежден в необходимости упрочить свою независимость». Молчалин же, напротив, уверен, что «надобно ж зависеть от других». Германн не удостоивает окружающих посвящения в свои планы — Пушкин лаконично сообщает, что герой «скрытен».

Замкнутость Молчалина совершенно иного рода: заявляя во всеуслышанье: «Не должно сметь свое суждение иметь», он постоянно пытается подладиться под чужую точку зрения, а это требует не только сноровки, но и душевной пустоты. И уж совсем нельзя приписать грибоедовскому герою «сильные страсти и огненное воображение» Германна. Молчалин вполне доволен своей ролью мелкой фигуры, пешки, которая снимает с него какую-либо ответственность за конечный результат любого дела, и вряд ли стремится к чему-то кардинально большему.

О своих планах на жизнь Алексей Степанович невольно проговаривается в беседе с Чацким, когда он, явно бравируя собственным примером, желает тому «в Москве у нас служить… И награжденья брать, и весело пожить». Как видим, в голове у Молчалина нет никаких тягостных дум о нищенской старости.

Его, конечно, отнюдь не «взманили почести и знатность», он знает свое место и не «метит в генералы», но уж «веселую жизнь», будьте покойны, себе устроит. И неважно, что она будет целиком состоять из подачек с барского стола: балов у Татьяны Юрьевны, чинов, подаренных Фамусовым, и игры в карты с обладателем образцового слога Фомой Фомичем. Молчалин почтет для себя за честь питаться такими объедками, но уж кусочки, несомненно, он выберет самые лучшие.

Обратим заодно внимание и на то, что источниками таковых этот скромник себя обеспечил надежно и даже не очень это скрывает: «Частенько там мы покровительство находим, где не метим». Конечно же, выдворение из дома Фамусова с громким скандалом не входит в его планы, но уж если такое, не дай Бог, случится, он найдет себе заступников и не зачахнет в Твери.

Низкая натура Молчалина проявляется и в его сердечных увлечениях. С дочерью покровителя Софьей он скромен; придать их отношениям род настоящего романа, чтобы затем, например, шантажировать патрона, ему и в голову не приходит. Зато его выбор без колебаний останавливается на Лизаньке — ведь горничная Софьи, хотя и росла вместе с барышней и воспринимается ею, да и Чацким, скорее как сверстница, подруга, на самом деле простая крепостная, а значит, по социальному положению еще ниже бедного чиновника.

Более-менее пространное объяснение в любви, к тому же назначенное скорее польстить тщеславию Лизы — ведь ее явно предпочли барышне, — возникает лишь при последней ее встрече с Молчалиным, почти в финале пьесы. Во втором же действии расторопный секретарь очень быстро переходит от выражения нежных чувств к посулам будущей платы за взаимность, красочно расписывая предмету своей страсти «вещицы три», явно приобретенные им заранее специально для подобных случаев. Так что и на «сердечном фронте» Молчалин вполне способен обеспечить себе «веселую жизнь», без сомнения заменив настоящую любовь мелкими интригами.

Итак, теперь перед нами портрет Алексея Степановича Молчалина в полном блеске. Не стоит обманываться его внешней скромностью — за ней скрывается отъявленный подлец, который окажется на плаву после любых бурь. Это первый «маленький человек» в русской литературе, но в нем уже заложены душевная убогость Макара Девушкина и продажность Чичикова.

Читателям пора бы вспомнить уроки классиков: «маленькие люди» достойны не столько жалости, сколько осмеяния и презрения.

А грибоедовская комедия, кажется, так и осталась без героя.