Композиция романа «Кто виноват?»

Очень оригинальна. Только первая глава первой части имеет собственно романтическую форму экспозиции и завязки действия — «Отставной генерал и учитель, определяющийся к месту». Далее следуют: «Биография их превосходительств» и «Биография Дмитрия Яковлевича Круциферского».

Глава «Житьебытье» является главой из правильной формы повествования, но за ней следует «Биография Владимира Бельтова».

Герцен хотел составить роман из такого рода отдельных жизнеописаний, где «в подстрочных примечаниях можно сказать, что такойто женился на такойто». «Для меня повесть — рама»,- говорил Герцен. Он рисовал по преимуществу портреты, его интересовали больше всего лица и биографии. «Лицо — послужной список, в котором все отмечено,- пишет Герцен,- паспорт, на котором визы остаются».

При видимой отрывочности повествования, когда рассказ от автора сменяется письмами героев, выдержками из дневника, биографическими отступлениями, роман Герцена строго последователен. «Повесть эта, несмотря на то, что она будет состоять из отдельных глав и эпизодов, имеет такую целость, что вырванный лист портит все»,- пишет Герцен.

Свою задачу он видел не в том, чтобы разрешить вопрос, а в том, чтобы его верно обозначить. Поэтому он избрал протокольный эпиграф: «А случай сей за неоткрытием виновных предать воле Божией, дело же, почислив нерешенным сдать в архив. Протокол».

Но он писал не протокол, а роман, в котором исследовал не «случай, а закон современной действительности». Вот почему вопрос, вынесенный в заголовок книги, с такой силой отозвался в сердцах его современников. Основную мысль романа критика видела в том, что проблема века получает у Герцена не личное, а общее значение: «Виноваты не мы, а та ложь, сетями которой опутаны мы с самого детства».

Но Герцена занимала проблема нравственного самосознания и личность. Среди героев Герцена нет злодеев, которые бы сознательно и преднамеренно творили зло своим ближним. Его герои — дети века, не лучше и не хуже других; скорее, даже лучше многих, а в некоторых из них есть залоги удивительных способностей и возможностей. Даже генерал Негров, владелец «белых рабов», крепостник и деспот по обстоятельствам своей жизни, изображен как человек, в котором «жизнь задавила не одну возможность».

Мысль Герцена была социальной по существу, он изучал психологию своего времени и видел прямую связь характера человека с его средой.

Герцен называл историю «лестницей восхождения». Эта мысль означала прежде всего духовное возвышение личности над условиями жизни определенной среды. Так, в его романе «Кто виноват?» только там и тогда личность заявляет о себе, когда она отделяется от своей среды; иначе ее поглощает пустота рабства и деспотизма.

И вот на первую ступень «лестницы восхождения» вступает Круциферский, мечтатель и романтик, уверенный в том, что в жизни нет ничего случайного. Он подает руку Любе, дочери Негрова, помогает ей подняться. И она поднимается вслед за ним, но ступенькой выше.

Теперь она видит больше, чем он; она понимает, что Круциферский, робкий и смятенный человек, не сможет больше сделать ни шагу вперед и выше. А когда она поднимает голову, то взор ее падает на Бельтова, который был на той же лестнице гораздо выше, чем она. И Люба сама протягивает ему руку…

«Красота и вообще сила, но она действует по какомуто избирательному сродству»,- пишет Герцен. По избирательному сродство действует и ум. Вот почему Любовь Круциферская и Владимир Бельтов не могли не узнать друг друга: в них было это сродство. Все то, что было известно ей лишь как острая догадка, ему открывалось как цельное знание.

Это была натура «чрезвычайно деятельная внутри, раскрытая всем современным вопросам, энциклопедическая, одаренная смелым и резким мышлением». Но в томто и дело, что эта встреча, случайная и вместе с тем и неотразимая, ничего не изменила в их жизни, а лишь увеличила тяжесть действительности, внешних препятствий, обострила чувство одиночества и отчужденности. Жизнь, которую они хотели изменить своим восхождением, была неподвижна и неизменна.

Она похожа на ровную степь, в которой ничто не колышется. Первой это почувствовала Люба, когда ей показалось, что она вместе с Круциферским потерялась среди безмолвных просторов: «Они были одни, они были в степи». Герцен разворачивает метаф

Ору и применительно к Бельтову, выводя ее из народной пословицы «Один в поле не воин»: «Я точно герой народных сказок… ходил по всем распутьям и кричал: «Есть ли в поле жив человек?» Но жив человек не откликался… Мое несчастье!.. А один в поле не ратник…

Я и ушел с поля…» «Лестница восхождения» оказалась «горбатым мостиком», который и поднял на высоту, и отпустил на все четыре стороны.

«Кто виноват?» — интеллектуальный роман. Его герои — люди мыслящие, но у них есть свое «горе от ума». И состоит оно в том, что со всеми своими блестящими идеалами они принуждены были жить в сером свете, оттого и мысли их кипели «в действии пустом».

Даже гениальность не спасает Бельтова от этого «мильона терзаний», от сознания того, что серый свет сильнее его блестящих идеалов, если его одинокий голос теряется среди безмолвия степи. Отсюда и возникает чувство подавленности и скуки: «Степь — иди, куда хочешь, во все стороны — воля вольная, только никуда не дойдешь…»

В романе есть и нотки отчаяния. Искандер писал историю слабости и поражения сильного человека. Бельтов как бы боковым зрением замечает, что «дверь, ближе и ближе открывавшаяся, не та, через которую входят гладиаторы, а та, в которую выносят их тела». Такова была судьба Бельтова, одного из плеяды «лишних людей» русской литературы, наследника Чацкого, Онегина и Печорина.

Из его страданий выросли многие новые идеи, которые нашли свое развитие в «Рудине» Тургенева, в поэме Некрасова «Саша».

В этом повествовании Герцен говорил не только о внешних преградах, но и о внутренней слабости человека, воспитанного в условиях рабства.

«Кто виноват?» — вопрос, который не давал однозначного ответа. Недаром поиск ответа на герценовский вопрос занимал самых выдающихся русских мыслителей — от Чернышевского и Некрасова до Толстого и Достоевского.

Роман «Кто виноват?» предсказывал будущее. Это была пророческая книга. Бельтов, так же как и Герцен, не только в губерн ском городе, среди чиновников, но и в столичной канцелярии — всюду находил «всесовершеннейшую тоску», «умирал от скуки». «На родном берегу» он не мог найти для себя достойного дела.

Но и «на том берегу» водворилось рабство. На развалинах революции 1848 года торжествующий буржуа создал империю собственников, отбросив добрые мечтания о братстве, равенстве и справедливости. И вновь образовалась «всесовершеннейшая пустота», где мысль умирала от скуки.

И Герцен, как предсказал его роман «Кто виноват?», подобно Бельтову, стал «скитальцем по Европе, чужой дома, чужой на чужбине».

Он не отрекся ни от революции, ни от социализма. Но им овладели усталость и разочарование. Как Бельтов, Герцен «нажил и прожил бездну».

Но все пережитое им принадлежало истории. Вот почему так значительны его мысли и воспоминания. То, что Бельтова томило как загадка, стало у Герцена современным опытом и проницательным познанием. Снова возникал перед ним тот самый вопрос, с которого все началось: «Кто виноват?»