Краткое изложение Голый год Пильняк

Б. А. Пильняк

Голый год

Роману предшествуют два эпиграфа. Первый взят из книги «Бытие разумное, или Нравственное воззрение на достоинство жизни». «Каждая минута клянется судьбе в сохранении глубокого молчания о жребии нашем, даже до того времени, когда она с течением жизни соединяется, и тогда когда будущее молчит о судьбине нашей, всякая проходящая минута вечностью начинаться может». Второй эпиграф взят из А. Блока: «Рожденные в года глухие, Пути не помнят своего.

Мы, дети страшных лет России, Забыть не в силах ничего».

Однако память несуразна и бессмысленна. Так композиционно и предстают воспоминания первых революционных лет в постоянном сопоставлении с тысячелетней историей, со стариной, плохо поддающейся перековке. В канонном купеческом городе Ордынине живет, к примеру, торговец Иван Емельянович Ратчин, «в доме которого всегда безмолвно. Лишь вечерами из подвала, где обитают приказчики с мальчиками, доносится подавленное пение псалмов и акафистов. Дома у приказчиков отбираются пиджаки и штиблеты, а у мальчиков штаны «.

Из такого дома когда-то на первую мировую войну уходит сын Ивана Емельяновича — Донат. Повидав мир и однажды подчинившись безропотно коммунистам, он по возвращении конечно же хочет все изменить в сонном царстве и для начала отдает отцовский дом Красной гвардии. Доната радуют все перемены в Ордынине, любое разрушение старого. В лесах, раскинувшихся вокруг города, загораются красные петухи барских усадеб. Без устали, хотя бы в четверть силы, меняя хозяев, работают Таежные заводы, куда давно проведена железная дорога. «Первый поезд, который остановился в Ордынине, был революционный поезд».

Определяет лицо города и нынешняя жизнь старой княжеской семьи Ордыниных. «Большой дом, собиравшийся столетиями, ставший трехсаженным фундаментом, как на трех китах, в один год полысел, посыпался, повалился. Впрочем, каинова печать была припечатана уже давно». Князь Евграф и княгиня Елена, их дети Борис, Глеб и Наталья запутались в водоворотах собственных судеб, которые еще больше, до безысходности, затянула родная Россия.

Кто-то из них пьет, кто-то плачет, кто-то исповедуется. Глава дома умирает, а одна из дочерей тянется к новой жизни, то есть к коммунистам. Железная воля, богатство, семья как таковые обессилели и рассыпаются как песок. «Те из Ордыниных, кто способен мыслить, склоняются к тому, что путь России, конечно, особенный. «Европа тянула Россию в свою сторону, но завела в тупик, отсюда и тяга русского народа к бунту…

Посмотри на историю мужицкую: как тропа лесная тысячелетие, пустоши, починки, погосты, перелоги-тысячелетия. Государство без государства, но растет как гриб. Ну и вера будет мужичья…

А православное христианство вместе с царями пришло, с чужой властью, и народ от него в сектантство, в знахари, куда хочешь. На Яик, — от власти. Ну-ка, сыщи, чтобы в сказках про православие было? — лешаи, ведьмы, водяные, никак не господь Саваоф». Герои, занимающиеся археологическими раскопками, часто обсуждают русскую историю и культуру. «Величайшие наши мастера, — говорит тихо Глеб, — которые стоят выше да Винча, Корреджо, Перуджино, — это Андрей Рублев, Прокопий Чирин и те безымянные, что разбросаны по Новгородам, Псковам, Суздалям, Коломнам, по нашим монастырям и церквам. Какое у них было искусство, какое мастерство!

Как они разрешали сложнейшие задачи. Искусство должно быть героическим. Художник, мастер-подвижник. И надо выбирать для своих работ — величественное и прекрасное. Что величавее Христа и богоматери? — особенно богоматери.

Наши старые мастера истолковали образ богоматери как сладчайшую тайну, духовнейшую тайну материнства — вообще материнства». Однако современные бунтари, обновители мира, авторы реформ в ордынинской жизни бескультурны и чужеродны России. Чего стоит комиссар Лайтис, приехавший в Ордынин издалека со стеганым сшитым мамой атласным одеяльцем и подушечкой, которые он по наущению объявляющего себя масоном Семена Матвеича Зилотова расстилает в алтаре монастырской часовни, чтобы предаться там любви с совслужащей, машинисткой Олечкой Кунс, невольной доносчицей на своих соседей. После ночи любви в алтаре кто-то поджег монастырь, и еще одно культовое здание было разрушено.

Прочитавший всего несколько масонских книг Зилотов, как старый чернокнижник, бессмысленно повторяет: «Пентаграмма, пентаграмма, пентаграмма…» Счастливую любовницу Олечку Кунс арестуют, как и многих других невиновных… Один из персонажей уверен, что новой жизни надо противостоять, надо противиться тому, что так властно ворвалось, надо оторваться от времени, остаться свободным внутренне . Другая анархически и романтически настроенная героиня Ирина утверждает, что в новое время нужно жить телом: «Мыслей нет, — в тело вселяется томленье, точно все тело немеет, точно кто-то гладит его мягкой кисточкой, и кажется, что все предметы покрыты мягкой замшей: и кровать, и простыня, и стены, все обтянуто замшей. Теперешние дни несут только одно: борьбу за жизнь не на живот, а на смерть, поэтому так много смерти.

К черту сказки про какой-то гуманизм! У меня нету холодка, когда я думаю об этом: пусть останутся одни сильные и навсегда на пьедестале будет женщина». В этом героиня ошибается.

Для коммунистов барышни, которых они поят чаем с ландрином, всегда были и будут «интерполитичны». Какое там рыцарство, какой пьедестал! На экране Вера Холодная может умереть от страсти, но в жизни девушки умирают от голода, от безработицы, от насилия, от безысходных страданий, от невозможности помочь близким, создать семью, наконец.

В предпоследней главе «Кому — таторы, а кому — ляторы» отчетливо и категорически вписаны большевики, величаемые автором «кожаными куртками»: «Каждый в стать кожаный красавец, каждый крепок, и кудри кольцом под фуражкой на затылок, у каждого крепко обтянуты скулы, складки у губ, движения у каждого утюжны. Из русской рыхлой и корявой народности — отбор. В кожаных куртках не подмочишь. Так вот знаем, так вот хотим, так вот поставили — и баста.

Петр Орешин, поэт, правду сказал: «Или воля голытьбе или в поле на столбе». Один из героев такого толка на собраниях старательно выговаривает новые слова: константировать, энегрично, литефонограмма, фукцировать. Слово «могут» звучит у него как «магуть».

Объясняясь в любви женщине красивой, ученой, из бывших, он утвердительно говорит: «Оба мы молодые, здоровые. И ребятенок у нас вырастет как надо». В словарике иностранных слов, вошедших в русский язык, взятом им для изучения перед сном, напрасно он ищет слово «уют», такого не разместили.

Зато впереди в самой последней главе без названия всего три важных и определяющих будущую жизнь понятия: «Россия. Революция. Метель». Автор оптимистически изображает три Китай-города: в Москве, Нижнем Новгороде и Ордынине. Все они аллегорически восходят к просуществовавшей долгие тысячелетия Небесной империи, которой нет и не будет конца.

И если проходящая минута вечности начинается голым годом, за которым, вероятнее всего, воспоследует еще такой же , это еще не значит, что Россия пропала, лишившись основных своих нравственных ценностей.