Краткое изложение повести Гоголя «Портрет»

Молодой художник Чартков, зайдя в картинную лавку на Щукином дворе, остановился перед портретом старика «с лицом бронзового цвета, скулистым и чахлым». Сила кисти художника этой картины была разительна, и он купил портрет. Чартков жил в нищете; в его комнате не было даже свечи.

Он давно не платил за квартиру, и хозяин уже приходил к нему с квартальным. Как художник Чартков подавал большие надежды. «Смотри, брат,- говорил не раз ему профессор,- у тебя есть талант; грешно будет, если ты его погубишь».

Ночью Чарткову приснилось, что купленный им портрет ожил. На него смотрели живые человеческие глаза. Старик вытащил из-под складок своего широкого платья мешок с деньгами и стал их пересчитывать; затем он ушел обратно в раму. Наутро вновь пришли хозяин квартиры с квартальным. Квартальный с интересом рассматривал портрет, крепко сжимая раму рукой; при этом боковые дощечки рамы обломились и оттуда, тяжело звякнув, выпал сверток с деньгами — тысяча червонцев.

С этих пор вся жизнь Черткова резко изменилась. Не торгуясь, он нанял великолепную квартиру на Невском проспекте, зашел к портному, одевшему его с ног до головы, отобедал во французском ресторане и «прошелся по тротуару Гоголем, наводя на всех лорнет». А на другой день в газете появилась статья «О необыкновенных талантах Чарткова», которая звала всех в мастерскую художника. На следующий день к нему пришла дама с лакеем в ливрейной шинели и заказала портрет своейдочери. Во время работы мать делала замечания, следуя которым, художник все более удалялся от натуры.

Оставив портрет, он дорисовал начатую когда-то голову Психеи, придав ей «легкие женственные черты, оттенки и воздушные тона», подмеченные им в лице «молоденькой светской девицы». За этой работой и застали Чарткова приехавшие в очередной раз дамы. «Прелестно!» — воскликнули они, решив, что эта картина — заказанный ими портрет. После этого художник был завален новыми заказами.

Казалось, весь город хотел позировать ему. Дамы требовали, чтобы Чартков изображал на портретах только их душу и характер, а изъяны внешности прятал или избегал вовсе.

Чартков стал модным живописцем и вел жизнь светского человека. Слава его росла, заказы увеличивались. Ему уже начали надоедать однообразные портреты, раз и навсегда заученные позы. Не было времени «углубляться кистью в утонченные подробности»: заказчики, «народзанятой или принадлежащий свету», желали, чтобы работа была сделана хорошо и быстро.

Кисть художника «хладела и тупела». В его произведениях уже не было видно самых обычных достоинств, и те, кто знал Чарткова прежде, не могли понять, как мог исчезнуть в нем талант, признаки которого ярко проявлялись еще в самом начале.

Но упоенный славой художник не слышал этих толков. В газетах и журналах его называли уже «почтенный наш Андрей Петрович», «заслуженный наш Андрей Петрович». Ему предлагали почетные должности, приглашали на экзамены, в различные комитеты. Однако «слава не может дать наслаждения тому, что украл ее, а не заслужил; она производит постоянный трепет только в достойном ее».

Поэтому все чувства и устремления Чарткова обратились к золоту. «Золото сделалось его страстью, идеалом, страхом, наслаждением, целью. Пуки ассигнаций росли в его сундуках, и, как всякий, кому достается в удел этот страшный дар, он начал становиться скучным, недоступным ко всему, кроме золота, беспричинным скрягой». Но однажды произошло событие, которое потрясло и словно пробудило его.

Чартков получил записку, в которой Академия художеств просила его приехать высказать свое мнение о присланном из Италии произведении обучавшегося там русского художника. Войдя в зал, Чартков «поспешил принять значительную физиономию знатока». Он подошел к картине: но, Боже, что он увидел!

«Чистое, непорочное, прекрасное, как невеста, стояло перед ним произведение художника. Скромно, божественно, невинно и просто, как гений, возносилось оно над всем». Потрясенный Чартков, как безумный, выбежал из зала.

С его глаз словно спала пелена. Он понял, как безжалостно погубил свои лучшие годы и свой талант, истребил, погасил «искру огня».

Придя домой, художник велел вынести из мастерской все «безжизненные модные картинки». Запершись один в комнате, он погрузился в работу: Чарткову хотелось изобразить «отпадшего» ангела; но — увы! — «кисть его невольно обращалась к затверженным формам». Вдруг глаза Чарткова встретились с неподвижно устремленным на него взглядом — на него смотрели глаза старика с того необыкновенного портрета, который он купил на Щукином дворе. Теперь, когда из мастерской были вынесены картины последних лет, портрет снова оказался на виду.

Чартков вспомнил, что этот самый портрет некоторым образом был причастен к переменам в его судьбе, и тотчас велел вынести его прочь.

Но душевное волнение от этого не утихло. Им овладела ужасная зависть; в душе зародилось «самое адское намерение, какое когда-либо питал человек». Чартков начал скупать все новые картины лучших художников. Принеся картину домой, он «с бешенством тигра не нее кидался, разрывал ее, изрезывал в куски и топал ногами, сопровождая смехом наслажденья». Эта безумная страсть наложила какой-то страшный отпечаток на весь его облик.

Знакомые стали обходить Чарткова стороной, уверяя, что такая встреча способна «отравить потом весь день».

«К счастию мира и искусств», такое неестественное существование не могло долго продолжаться. У него открылась чахотка и появились «признаки безнадежного сумасшествия». Умер Чартков в страшных муках.

После его смерти никто не мог понять, куда делись купленные им произведения искусства, цена которых превышала миллионы, но, увидев изрезанные картины, поняли «ужасное их употребление».