Краткое изложение романа Ростопчиной «Счастливая женщина»

В 1851 году, в подмосковном селе Воронове, Ростопчина заполняет своим скользящим «паутинным» почерком страницы нового романа о светской красавице Марине Ненской, «счастливой женщине, убитой своим счастьем». Героиня изысканна и благородна, мы видим прекрасную женщину в голубом дымковом платье при свете высоких свечей. Поэтический идеал женщины, столь не похожей на неблаговоспитанных «эмансипанток», заполнивших страницы современных книг, бульвары и гостиные городов и глумящихся над всеми правилами нравственного и эстетического чувства.

» Да, тогда выучивали наизусть Расина, Жуковского, Мильвца и Батюшкова. Тогдашние женщины не нынешним чета! Они мечтали, они плакали, они переносились юным и страстным воображением на место юных и страстных героинь тех устаревших книг; это все, может быть, очень смешно и слишком сентиментально по-теперешнему, но зато вспомните, что то поколение мечтательниц дало нам Татьяну, восхитительную Татьяну Пушкина, милый, благородный, прелестный тип девушки тогдашнего времени,» — рассказывает Ростопчина о юности героини и вспоминает собственную.

И сама Марина, черноволосая красавица, естественная и романтическая, не слегка ли завуалированная мадмуазель Додо Сушкова, увиденная через стекло лорнета пристальным взглядом «прекрасных и выразительных карих глаз» графини Ростопчиной.

Нескромные читатели с появлением романа в журнале «Москвитянин» стали искать параллели в судьбе автора и ее alter ego Марины, и без труда находили. » … до меня дошло, что в высшем петербургском обществе очень восстают на мой роман, уверяют, что я в нем описала себя, рассказывала свою жизнь, что в нем узнаются известные лица, и теперь существующие в обществе, что это цинизм. … Есть ли на свете писатель, кого бы не упрекали тем же самым, и не всегда ли, и не везде ли праздные сплетни и безучастные толки света старались злоумышленно смешать автора с его героем, видеть самого создателя какого-нибудь типа в лице, им представленном, и в чертах безмолвного творения порицать и оскорблять его творца, невольно беззащитного, чтоб терпеливо сносить личные на него нападения?… Не тоже ли было и с Де Сталь, которую наперед хотели видеть и в Коринне и в Дельфине?

Не тоже ли было и с Байроном…» — не сдерживает раздражения Ростопчина.

И она права и не права одновременно — поскольку повод к этим неприятным сближениям подала сама. Конечно, «Cчастливая женщина» — не интимный дневник графини Ростопчиной. Обстоятельства биографии автора и героини похожи, но не тождественны.

Неудачное замужество Додо Сушковой не роковая ошибка Марины Ненской, обманутой искусным притворством немолодого жениха. Выбор Евдокии скорее всего можно назвать браком по расчету; муж был не старше, а моложе и по-своему, несомненно, любил ее. Просто лишенная романтической любви, Ростопчина столкнулась с прозаической семейной жизнью вдвоем с взбалмошным и, кажется, не очень романтичным человеком.

Не срисован с князя П. А. Мещерского или с А. Н. Карамзина, сын историографа — их молва назвала возлюбленными графини и Борис Ухманский.

Образ Марии скорее не так автобиографичен, как автопортретен. » … в книгах ее так много похожего на лирический дневник… . Но самая жизнь, запечатленная в этих воспоминаниях, похожа на странный роман… » — так лаконично и тонко очертил жизненную канву Ростопчиной Владислав Ходасевич в посвященной ей статье.[11] В этой характеристике он невольно следует самой поэтессе, писавшей П. А. Вяземскому по поводу последнего издания своих стихотворений: «Это листки из сокровеннейшего дневника моего сердца, которые до сих пор хранились под спудом и не показывались никому».

Ростопчина была лирической поэтессой «в высшей степени»; ее стихотворения — почти всегда признания, с точными датами и посвящениями, намеками на понятные ей и близким события. Стирая черту между своей жизнью и ее словесным преломлением, Ростопчина одновременно и придавала осязаемость традиционным поэтическим формулам, и подчиняла свою биографию условностям литературы. Это была квинтэссенция романтического видения.

Проза, поэмы, драматургия Ростопчиной родственны ее лирике.

Внутренняя близость к поэзии особенно проявилась в «Счастливой женщине» — и в недостатках, и в своеобразии романа. Он получился слишком растянутым, часто риторичным в отступлениях и не лишенным мелодраматичности. Причудливое смешение аналитичности и моралистики, свойственной веку восемнадцатому, и конфликтов светской повести В. Ф. Одоевского или В. А. Соллогуба не создавала романную форму, и произведение оставалось как бы незавершенным.

Но «Счастливая женщина» не была и всего лишь подражанием романтической повести. Поэтическая героиня Ростопчиной одновременно жертва и порождение не идеального окружения: свет преследовал ее чувства, но и одухотворял существование Марины. Коллизия «Счастливой женщины» оказалась как бы предвосхищением истории Анны Карениной. Романтическая поэтика, может быть, неожиданно для самой писательницы, нарушалась и бралась под сомнение.

Впрочем, не вполне романтическим оказался и идеал писательницы.

Образ женщины, требующий поклонения и защиты, представлялся Ростопчиной несовместимым с формально — юридической, «непоэтичной» и «безнравственной» идеей эмансипации, свободы брака и любви, которой посвятила свои романы Жорж Санд. Цензура рассудила иначе. «Он мне кажется сомнительным в смысле нравственном и плохим в литературном отношении» — так характеризует роман цензор Ржевский в письме Погодину. Издатель сообщает о мнениях, своих и цензора автору.

Ответ Ростопчиной на высказанные ей Погодиным замечания резок, отступать она не намерена: «Я ни слова, ни полслова не переменю», — заявляет писательница и упрекает издателя «Москвитянина», что тот боится «ультра православных злословных».

Роман читает Л. А. Мей и убеждает цензора изменить мнение. В архиве Погодина сохранилось письмо поэта: «Поехали к Графине и прослушали роман . Роман оказался (по моему мнению совершенно удобопропускаемый, по мнению Ржевского — пропускаемый за многими исключениями.

И с разрешения Владимира Ивановича.). Что делать? … во 2- м часу я во всяком случае буду у Ржевского — кто знает? Утро вечера мудренее? … Роман Графини вообще очень хорош, местами восхитителен», — сообщает Мей издателю. Претензии цензуры были по-своему логичными.

Незаконная любовь Марины и Бориса оправдывалась в глазах Ростопчиной искренностью их чувств, изменами и холодностью мужа Ненской — но она оставалась посягательством на святость и нерушимость брака.

Писательница романтизировала и находила оправдания страсти, но не могла найти его для законов супружества. Подвел итог истории и нашел слова для оценки дядя Ростопчиной, Н. В. Сушков, литератор третьестепенный, но человек с взыскательным эстетическим вкусом; «Сказка как сказка, роман как роман. Нет в нем ничего особенно странного и ничего бессмертного. Что же?

И друзья, и недруги стали чего-то доискиваться в нем затаенного, Жорж Сандовского, безнравственного! По — моему, «Счастливая женщина» стоит всех почти повестей и романов, постоянно появляющихся в журналах, — ни выше, ни ниже их; только разве благороднее, благопристойнее и благовиднее.»

Роман не принес счастья героине и оставил неудовлетворенной писательницу.