Краткое изложение Странная история доктора Джекила и мистера Хайда

Р. Л. Стивенсон

Странная история доктора Джекила и мистера Хайда

Действие повести происходит в Лондоне, в конце XIX века

Мистер Аттерсон, нотариус, был замкнутым человеком, немногословным и неловким в обществе, и все-таки очень симпатичным. Он был строг с собой, однако к слабостям ближних проявлял снисходительность, предпочитая помогать, а не порицать. А потому ему часто приходилось быть последним порядочным знакомым многих опустившихся людей и последним добрым влиянием в их жизни.

Именно такого рода были и те узы дружбы, которые связывали мистера Аттерсона с его дальним родственником мистером Ричардом Энфилдом, известным лондонским бонвиваном. Оба они очень любили совместные воскресные прогулки, ради которых жертвовали другими делами.

В одно из воскресений случай привел их в некую улочку одного из деловых кварталов Лондона. Ее обитатели преуспевали, поэтому улочка выглядела чистенькой и нарядной. Эту опрятность нарушало только одно здание, имеющее угрюмый, нежилой вид.

Мистер Энфилд рассказал Аттерсону странную историю, связанную с этим зданием.

Как-то раз Энфилд возвращался домой в три часа ночи через эту улочку. Вдруг он увидел какого-то невысокого мужчину, который быстро шел по улочке. По поперечной улице опрометью бежала девочка лет девяти. На углу они столкнулись, мужчина наступил на упавшую девочку и даже не обернулся на ее стоны. Энфилд бросился вперед и схватил мужчину за ворот.

Вокруг девочки уже собрались люди — родные девочки. Энфилд заметил, что внешность мужчины вызвала у всех чувство ненависти и омерзения. Чтобы наказать мужчину, его заставили заплатить сто фунтов родным девочки. Он отпер дверь этого самого дома и вынес чек, подписанный фамилией Хайд.

С той ночи Энфилд занялся наблюдением за этим зданием и выяснил, что кроме Хайда там больше никто не живет. Больше всего Энфилда поразила наружность Хайда. В нем не было явного уродства, но во внешности его была какая-то неуловимая необычность, которая вызывала омерзение и ненависть.

В этот вечер мистер Аттерсон вернулся домой в тягостном настроении. После обеда он отправился в кабинет и достал из сейфа документ, на котором значилось: «Завещание д-ра Джекила». Согласно воле доктора Джекила, все его имущество переходило его другу Эдварду Хайду не только в случае смерти доктора Джекила, но и в случае его исчезновение или необъяснимого отсутствия больше трех месяцев. Это завещание старого друга давно беспокоило Аттерсона. Теперь же он стал подозревать, что за ним скрывается какое-то преступление или шантаж.

Знаменитый друг мистера Аттерсона, доктор Лэньол, давно не виделся с Джекилом и ничего не знал о Хайде.

С этих пор мистер Аттерсон начал вести наблюдение за дверью в торговой улочке. Ему было известно, что это здание принадлежит доктору Джекилу. Аттерсон хотел увидеть лицо Хайда. Наконец его терпение было вознаграждено. Даже на расстоянии нотариус почувствовал в нем что-то отталкивающее.

Хайд был бледен и приземист, он производил впечатление урода, хотя никакого явного уродства в нем заметно не было. Улыбался он крайне неприятно, а голос у него был сиплый, тихий и прерывистый, но все это не могло объяснить, почему мистер Аттерсон почувствовал дотоле ему неизвестное отвращение, гадливость и страх. «Мой бедный Генри Джекил, на лице твоего нового друга явственно видна печать Сатаны» — тихо пробормотал Аттерсон.

Сразу после встречи с Хайдом Аттерсон свернул за угол и постучался в дверь дома доктора Джекила. Встретиться с другом нотариусу так и не удалось. Встретивший его дворецкий Пул сказал, что хозяина нет дома.

Аттерсон с тяжелым сердцем побрел домой, размышляя о странном завещании своего друга.

Две недели спустя доктор Джекил дал один из своих обедов, на котором присутствовал и мистер Аттерсон. После обеда, оставшись наедине с другом, мистер Аттерсон завел разговор о завещании. Джекилу была неприятна эта тема.

Он отказался обсуждать свое решение, попросил Аттерсона не вмешиваться и помочь Хайду, когда придет время. Аттерсону пришлось согласиться.

Одиннадцать месяцев спустя, в октябре 18. года, Лондон был потрясен зверским преступлением, жертвой которого оказался человек, занимавший высокое положение. Единственным свидетелем убийства оказалась служанка, остававшаяся одна в доме неподалеку от реки. В тот вечер ей не спалось.

Она выглянула в окно и увидела, как под ее окном встретились два джентльмена: один — пожилой, очень красивый, с белоснежными волосами; другой — низенький и невзрачный, в котором служанка узнала мистера Хайда. Между ними начался спор. Внезапно мистер Хайд пришел в дикую ярость, он свалил пожилого джентльмена с ног ударом трости и с обезьяньей злобой принялся топтать свою жертву и осыпать ее ударами. От ужаса служанка лишилась чувств. В два часа ночи она пришла в себя и вызвала полицию.

Трость, орудие убийства, была сломана пополам, и одну часть убийца унес с собой. В кармане жертвы было обнаружено письмо, адресованное мистеру Аттерсону.

Утром Аттерсон поехал в полицейский участок и опознал в убитом сэра Дэнверса Кэрью. Узнав, что в убийстве подозревают Хайда, нотариус решил указать полиции его дом. В комнате, которую Хайд снимал в одной из лондонских трущоб, его не оказалось, но там нашли второй обломок трости. Теперь вина Хайда была неоспорима. Однако описать его приметы оказалось непросто: у него не было друзей, не удалось разыскать никаких его родных, а черты его лица были слишком неприметны, и все описывали его по-разному.

Все сходились только в ощущении уродства, которое исходило от мистера Хайда.

Вечером Аттерсон снова отправился к доктору Джекилу. Пул немедленно проводил нотариуса к строению в глубине двора, именовавшемуся лабораторией или секционной. Доктор купил дом у наследников знаменитого хирурга, но, питая склонность к химии, изменил назначение здания в саду. Едва Аттерсон вошел внутрь, как им овладело странное тягостное чувство, которое все росло, пока он шел через анатомический театр к кабинету Джекила.

Бледный и измученный доктор уверил Аттерсона, что отрекся от Хайда навсегда. Джекил отдал нотариусу письмо, в котором Хайд называл доктора своим благодетелем и сообщал, что нашел надежное убежище и никого больше не побеспокоит. Аттерсон испытал некоторое облегчение. Уходя, он спросил Пула, как выглядел посыльный, который принес письмо.

Пул решительно объявил, что в этот день никакого посыльного не было. Этот разговор пробудил у нотариуса прежние страхи.

Аттерсон решил посоветоваться со своим старшим клерком, мистером Гестом, от которого у него почти не было секретов. Он показал Гесту письмо Хайда. Гест был большим знатоком и любителем графологии.

Он сравнил почерки Хайда и Джекила которые оказались совершенно одинаковыми, отличался только наклон букв. Аттерсон решил, что доктор Джекил совершил подделку ради спасения убийцы, и кровь застыла в его жилах.

Время шло. За поимку мистера Хайда была назначена награда в несколько тысяч фунтов, но полиция не могла обнаружить никаких его следов, словно он никогда и не существовал. Для доктора Джекила началась новая жизнь.

Он возобновил отношения с друзьями, вел деятельную жизнь, занимался благотворительностью. Так продолжалось два месяца с лишним.

Восьмого января Аттерсон и Леньон обедали у Джекила в тесном дружеском кругу. Двенадцатого января, а затем и четырнадцатого дверь доктора Джекила оказалась для нотариуса закрытой. Пул сообщил, что доктор не выходит и никого не принимает. На шестой день Аттерсон отправился к доктору Лэньону и был потрясен переменой в своем друге. Лэньон заметно исхудал и одряхлел, на лице его ясно читался смертный приговор, а в глазах виднелся неизбывный тайный ужас.

Лэньон сказал Аттерсону, что перенес большое потрясение и уже не оправится от него. Говорить о Джекиле Лэньон отказался, заявив, что этот человек умер для него.

Вернувшись домой, Аттерсон написал Джекилу, спрашивая, почему тот отказывает ему от дома, и осведомляясь о причине разрыва с Лэньолом. На следующий день пришел ответ, в котором Джекил сообщал, что намерен вести замкнутый образ жизни. Он навлек на себя страшную кару и опасность, и теперь должен один нести свою тяжкую ношу.

Неделю спустя доктор Лэньон слег, а еще через две недели скончался. Вечером после похорон Аттерсон заперся у себя в кабинете и достал письмо от Лэньона, адресованное ему. «Личное. Вручить только Г. Дж.

Аттерсону, а в случае, если он умрет прежде меня, сжечь, не вскрывая» — таково было распоряжение на конверте. Испуганный нотариус вскрыл письмо, в котором оказался еще один запечатанный конверт, на котором было написано: «Не вскрывать до смерти или исчезновения доктора Генри Джекила». Преодолев искушение вскрыть конверт немедленно, Аттерсон водворил его в самый укромный уголок сейфа. С этого дня Аттерсон уже не искал общества своего друга, ограничиваясь краткими беседами с Пулом на пороге дома.

Джекил теперь постоянно запирался в кабинете над лабораторией и даже ночевал там. Визиты Аттерсона постепенно становились все более редкими.

Однажды в воскресенье мистер Аттерсон, как обычно, прогуливался с мистером Энфилдом. Они вновь очутились в торговой улочке перед домом Джекила. Зайдя во двор, они увидели, что окно в кабинете над лабораторией открыто и перед ним сидит доктор Джекил, невыразимо печальный и бледный. Аттерсон заговорил с ним.

Внезапно на лице доктора появилось выражение такого ужаса и отчаяния, что стоящие внизу похолодели. Окно тотчас же захлопнулось.

Как-то вечером после обеда к Аттерсону неожиданно явился до крайности испуганный Пул. Он сообщил, что доктор Джекил опять заперся в кабинете и не выходит уже целую неделю. Пул считал, что в там произошло какое-то преступление. Аттерсон отправился вслед за дворецким в дом Джекила.

Все слуги доктора, объятые паническим страхом, толпились в прихожей возле камина. Аттерсон последовал за Пулом через темную лабораторию к двери кабинета Джекила. Пул постучал и громко сообщил о визите Аттерсона. Из-за двери раздался раздраженный голос, который сказал, что никого не принимает.

Он совершенно не был похож на голос доктора Джекила. Пул рассказал Аттерсону, что уже целую неделю они получают от хозяина только записки с требованием купить какое-то снадобье. Доктор получал требуемое лекарство, тотчас отсылал его обратно, и требовал такое же, но другой фирмы. А некоторое время назад Пул увидел в лаборатории чужого человека, который искал что-то в сложенных там ящиках. При виде дворецкого он завизжал, как крыса, и убежал.

Человек этот был очень маленького роста. Пул был уверен, что видел мистера Хайда.

Аттерсон решил, что должен взломать дверь кабинета. Он поставил лакея Брэдшоу возле окна, вооружился кочергой и подошел к двери. Тишину ночи нарушал только звук шагов в кабинете. Шаги были легкие и странные, они не походили на тяжелую поступь доктора.

Аттерсон громко потребовал у Джекила открыть дверь, угрожая взломать ее. Из кабинета донесся чужой голос, моливший сжалиться над ним. Это было последней каплей. Дверь тотчас была взломана.

Посреди кабинета на полу, скорчившись, лежал человек. Его тело содрогалось в последних конвульсиях. Аттерсон и Пул перевернули его на спину и увидели черты Эдварда Хайда.

Нотариус почувствовал сильный запах горького миндаля и понял, что несчастный отравился цианистым калием.

Мистер Аттерсон и дворецкий тщательно обыскали кабинет и анатомический театр, но доктора Джекила, живого или мертвого, так и не нашли. Дверь, выходившая на улицу, была заперта. Возле нее Аттерсон нашел сломанный ключ.

В кабинете на столике был обнаружен большой конверт, на котором почерком доктора было написано имя Аттерсона. В нем оказалось завещание, в котором Джекил оставлял все мистеру Аттерсону, короткая записка и пухлый пакет. В записке Джекил прощался со своим другом, а в пакете была его исповедь.

Пообещав Пулу вернуться до полуночи, чтобы вызвать полицию, Аттерсон вернулся домой. Он хотел без помех прочесть два письма, в которых содержалось объяснение тайны. Первым было вскрыто письмо доктора Лэньона.

Письмо доктора Лэньона

Девятого января я получил заказное письмо, написанное моим другом Генри Джекилом. Содержание письма вызвало у меня сильное недоумение. В нем Джекил просил меня о двух услугах. Во-первых, я должен был немедленно поехать к нему домой, взломать дверь кабинета, взять из шкафа ящик с порошками, стеклянным флаконом и толстой тетрадью и отвезти его к себе.

Во-вторых, я должен отдать этот ящик человеку, который явится ко мне в полночь. Джекил уверял, что от этого зависит его жизнь.

Прочитав это письмо, я уверился, что мой друг сошел с ума. Тем не менее, я выполнил первую просьбу Джекила и стал ждать полуночи. В полночь раздался слабый стук в дверь. Я открыл и увидел человека очень маленького роста. При виде полицейского, который шел по улице, человечек вздрогнул и юркнул в прихожую.

Тут мне представилась возможность рассмотреть его. Меня поразило омерзительное выражение его лица и неприятное ощущение, возникшее у меня при его приближении. Костюм из хорошей ткани был ему безнадежно велик и широк, однако смешным он не выглядел.

В самой сущности незнакомца было что-то ненормальное и уродливое, жуткое и гнусное. Его одежда только усиливала это впечатление.

Увидев ящик, он испустил всхлипывающий вздох, полный такого облегчения, что я окаменел. Он взял мензурку, отлил в нее жидкости из флакона и добавил один из порошков. Потом поставил мензурку на стол и попросил позволения уйти из моего дома без каких-либо объяснений. Я не согласился отпустить его просто так.

Тогда он залпом выпил содержимое мезурки. Раздался короткий вопль, и вдруг я увидел, что он меняется, становится больше, выше. Через минуту передо мной стоял бледный и измученный Генри Джекил.

Моя жизнь сокрушена, сон покинул меня, дни и ночи меня стережет смертоносный ужас, и я чувствую, что дни мои сочтены. Даже в мыслях я не могу обратиться к той бездне гнуснейшей безнравственности, которую со слезами раскаяния открыл мне этот человек. Я скажу только одно: тот, кто приходил ко мне в ту ночь, и был убийцей Кэрью.

Исчерпывающее объяснение Генри Джекила

Я родился в году 18. наследником большого состояния, и мог не сомневаться, что меня ждет блестящее будущее. Худшим из моих недостатков было нетерпеливое стремление к удовольствиям. Я не мог примирить эти наклонности с мои желанием выглядеть в глазах общества человеком достойным и почтенным, поэтому я начал их скрывать. Те области добра и зла, которые составляют природу человека, в моей душе были разделены гораздо более резко и глубоко, чем в душах большинства людей. Обе стороны моей натуры составляли подлинную мою сущность.

В конце концов я понял, что человек на самом деле не един, а двоичен. Эта мысль привела меня к открытию, которое обрекло меня на гибель. Я решил разъединить две моих натуры.

Я обнаружил, что некоторые вещества способны преображать человеческое тело. Наконец, я рискнул подвергнуть эту теорию проверке практикой. Я изготовил раствор и купил у оптовой фармацевтической фирмы значительное количество нужной мне соли.

В одну проклятую ночь я смешал ингредиенты и выпил. Тотчас я почувствовал мучительную боль и смертельный ужас. Затем эта агония внезапно прекратилась, и я пришел в себя, словно после тяжелой болезни. Я был моложе, мое тело пронизывала приятная легкость, я ощущал бесшабашную беззаботность, узы долга больше не стесняли меня, моя душа обрела свободу, далекую от безмятежной невинности. Я стал гораздо более порочным — рабом таившегося во мне зла.

Водя тайком в свою спальню, я впервые увидел в зеркале лицо и фигуру Эдварда Хайда.

Зло, которому я передал способность создавать самостоятельную оболочку, было менее сильно и развито, чем отвергнутое мной добро. Вот почему Эдвард Хайд был ниже ростом, моложе и субтильнее Генри Джекила. Лицо Хайда несло на себе размашистый росчерк зла, которое наложило на него отпечаток уродства и гнилости.

Тем не менее, это тоже был я. Потом я поделал последний опыт: снова выпил состав и очнулся уже Генри Джекилом.

В ту ночь я пришел к роковому распутью. Я по-прежнему любил развлечения, но они были не слишком достойными. Раздвоенность моей жизни с каждым днем делалась для меня все тягостнее. Не устояв перед искушением, я превратился в раба моего изобретения. Я снял для Хайда комнату в Сохо и написал возмутившее вас завещание.

Обезопасившись от всех возможных случайностей, я начал извлекать выгоду из своего странного положения. Вскоре Хайд превратил мои не слишком достойные удовольствия в нечто чудовищное. Он по природе своей был существом злобным и преступным, а совесть его спала глубоким сном.

Месяца за два до убийства сэра Дэнверса я лег спать Генри Джекилом, а проснулся Эдвардом Хайдом. Это пророчило мне грозную кару. В последнее время тело Хайда стало выше, шире и налилось силой.

Я постепенно утрачивал связь с моим первым и лучшим «я» и начинал сливаться со второй, худшей, частью моего существа. Я понял, что должен выбрать между ними раз и навсегда. Я предпочел пожилого доктора, неудовлетворенного жизнью, но уважаемого и окруженного друзьями, но у меня не хватило силы воли остаться верным своему выбору.

Время притупило остроту моей тревоги, и в час душевной слабости я вновь составил и выпил магический напиток.

Мой Дьявол вырвался наружу с яростным желанием творить зло. В ту ночь Хайд совершил убийство. Вновь и вновь я возвращался к ужасу этого проклятого вечера. Все было решено окончательно.

С этих пор о Хайде не могло быть и речи. Я даже радовался, что обстоятельства помогли мне избавиться от него. Теперь стоит Хайду появиться, и его предадут справедливой казни.

Я решил, что мое будущее превратиться в искупление прошлого. Мною немало было сделано для других, и это приносило мне радость.

Вскоре я снова поддался искушению, и, оставаясь самим собой, не устоял перед соблазном. Эта краткая уступка моему злому началу оказалась последней соломинкой, безвозвратно уничтожившей равновесие моей души. Я сидел в парке на скамье, когда по моему телу пробежала судорога.

Я ощутил дурноту и озноб и вновь превратился в Хайда. Я стал думать, как добраться до лекарства, и в конце концов написал письмо Лэньону. Когда я снова стал собой, то понял, что во мне произошла решительная перемена.

Я боялся, что останусь Хайдом навсегда.

С этого дна мне удавалось сохранить обличие Джекила только под действием препарата. Стоило мне уснуть, как я просыпался Хайдом. Это обрекло меня на бессонницу и превратило в обессиленное ужасом существо. Хайд словно обретал мощь по мере того, как Джекил угасал. Мое наказание могло бы длиться еще многие годы, если бы запасы соли не начали иссякать.

Я приказал обшарить все аптеки Лондона, но напрасно. Видимо в той соли, которой я пользовался, была какая-то примесь, и именно эта примесь придавала силу снадобью.

С тех пор прошло около недели. Я дописываю это объяснение под действием последнего порошка. Генри Джекил в последний раз мыслит как Генри Джекил, и в последний раз видит в зеркале свое лицо. Надеюсь, что смогу уберечь это письмо от обезьяньей злобы Хайда.

Умрет ли Хайд на эшафоте? Для меня это не имеет никакого значения. Час моей настоящей смерти уже наступил, дальнейшее меня не касается.

Сейчас я запечатаю свою исповедь, и этим завершит свою жизнь злополучный Генри Джекил.