Краткое содержание «Другой пересказ История одного города» Салтыков-Щедрин

Беневоленский Феофилакт Иринархович — градоначальник, сменивший князя Микаладзе. При нем «благополучие глуповцев… не только не нарушилось, но получило лишь пущее утверждение», так как Беневоленский фактически устранился от дел. Однако в отличие от Микаладзе он «чувствовал непреоборимую наклонность к законодательству» и, невзирая на начальственный запрет, тайком издавал законы, впрочем, не слишком обременительные для глуповцев и даже носившие комический характер . Подумывал даже о сочинении конституции, хотя при этом уже проявилась его истинно градоначальническая натура: «Слово «обязанности» он сознавал очень ясно, так что мог об этом предмете исписать целые дести бумаги, но «права» — что такое «права»?» Тем не менее, написанный им «Устав о свойственном градоправителю добросердечии» содержал крамольные, с точки зрения начальства, пункты: «Да памятует градоправитель, что одною строгостью… ни голода людского утолить, ни наготы человеческой одеть не можно». И когда Беневоленский пытался Оправдываться тем, что «никогда глуповцы в столь тучном состоянии не были, как при нем», ему отвечали, что «правее бы он был, если б глуповцев совсем в отощание привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек… воздержался».

Некоторые детали жизнеописания Беневоленского имеют очевидное сходство с биографией видного деятеля начала царствования Александра I — М. М. Сперанского, чья законотворческая деятельность завершилась опалой и ссылкой. Бородавкнн Василиск Семенович — тип градоначальника, «у которого ноги во всякое время готовы были бежать неведомо куда». «Вмещал… в себе» много крику. В его сочинении «Мысли о градоначальническом единомыслии, а также о градоначальничсском единовластии и о прочем» отразились не столько даже его «идеалы», сколько повседневный обиход сто общения с обывателями, каждый из которых, по его убеждению, «всегда в чем-нибудь виноват»: «Речь должна быть отрывистая, взор обещающий дальнейшие распоряжения, походка неровная, как бы судорожная». И хотя он жаловался, что руки у него связаны, и втихомолку сочинял устав «о нестеснении градоначальников законами», на самом деле ничем не стеснялся и, ведя войны «за просвещение», ходил на обывателей походом, разоряя дома и слободы.

При всей фантастичности отдельных деталей , у этих эпизодов была вполне реальная историческая основа: насильственное введение картофеля, начиная еще со времен Екатерины. В «Губернских очерках» «озорник» брезгливо рассуждает о том, как «у них» все «тупо принимается»: «у нас столько было tracas с этим картофелем! точно мы их в языческую веру обращали». Каковы были «хлопоты» по обращению в картофельную «веру», видно из официального отчета по Вятской губернии, вероятно известного служившему там Салтыкову: «Для приведения толпы в некоторое смущение губернатор велел дать залп из 46 ружей. 30 человек были повержены на землю».

Больше крестьяне не упорствовали, «убедившись, — как сказано в том же документе, — в пользу мер правительства к разведению сего овоща». Сравним с этим сказанное в бородавкинском сочинении: «…Может случиться и так, что толпа, как бы окоченев в своей грубости и закоренелости, коснеет в ожесточении. Тогда надлежит палить». Брудастый Дементий Варламович — глуповский градоначальник.

При первом же появлении «пересек уйму ямщиков» и ошеломил представлявшихся ему чиновников возгласом: «Не потерплю!» Ограничиваясь и в дальнейшем повторением этой единственной фразы, он поверг всех в ужас. Загадочность поведения Брудастого нашла неожиданное объяснение: у пего в голове был органчик, способный исполнять «нетрудные музыкальные пьесы» — «Раззорю!» и «Не потерплю!». Отвечая на упреки в «преувеличении», Щедрин писал: «Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывавший романсы: «Не потерплю!» и «Раззорю», а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами. Есть такие люди или нет?» Глуповцы — обитатели города, образ которого впервые появился в начале 1860-х гг. в очерках писателя «Глупов и глуповцы» и «Глуповское распутство», запрещенных цензурой.

Глуповцы, как пояснил Щедрин в полемике с критиками книги, это «народ исторический», то есть реальный, не идеализированный, «люди, как и все другие, с тою только оговоркою, что природные их свойства обросли массой наносных атомов… Поэтому о действительных «свойствах» и речи нет, а есть… только о наносных атомах». Эти «атомы» — пассивность, невежество, «начальстволюбие», забитость, легковерие, способность к вспышкам слепой ярости и жестокости — изображены сатириком в крайне гиперболизированном виде. Глуповец — «человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления». Проявление же иных «свойств» имеет для их обладателей самые трагические последствия.

Судьбы Ионки Козыря, автора книги «Письма к другу о водворении на земле добродетели», дворянского сына Ивашки Фарафонтьева, который был посажен на цепь и «умре» за «хульные слова», что «всем-де людям в еде равная потреба… и кто-де ест много, пускай делится с тем, кто ест мало», учителя Липкина и других «вольнодумцев» составляют глуповский «либеральный мартиролог». И только правление Угрюм-Бурчеева привело к тому, что и «рядовые» глуповцы при всей своей забитости ощутили, что «далее дышать в этом воздухе невозможно». Грустилов Эраст Андреевич — глуповский градоначальник, статский советник. «Друг Карамзина» . «Нежность и чувствительность сердца» не мешала ему «довольно непринужденно распоряжаться казенною собственностью» во время службы провиантмейстером.

При этом, взирая на солдат, евших черствый хлеб, Грустин проливал обильные слезы. Не стеснялся он и удовлетворять свое сластолюбие. В описании того, как им затем овладевает покаянное настроение, во многом фальшивое и деланное, есть определенное сходство с биографией Александра I, который в конце жизни впал в мистицизм и потакал крайним мракобесам. Таковы возведение юродивых Парамоши и Яши в ранг философов и расправа с учителем Линкиным, у которого нашли книгу самого невиннейшего содержания. Подобные черты были присущи и царствованию Николая I, когда после европейских революции 1848 г. в Московском университете был отменен курс философии, а логику и психологию читал профессор богословия.

Двоекуров Семен Константиныч — статский советник, присланный в Глупов градоначальником после истории с Органчиком и вызванной этим смуты. По иронической аттестации автора, «выказывал себя продолжателем того преобразовательного дела, которым ознаменовалось начало восемнадцатого столетия в России». Главным из его «преобразований» было введение в употребление горчицы и лаврового листа; при этом он «розог не жалел». Ходатайствовал об учреждении в Глупове академии — не столько для распространения наук, сколько для их «рассмотрения». Послужил вдохновляющим примером для Бородавкина.

Дунька-Толстопятая и Матренка-Ноздря — самозванки-градоначальницы из простонародья, участницы «глуповского междоусобия». Заявляли, что не раз бывали у прежних градоначальников «для лакомства». «Бесчинствовали несказанно»: «сшибали проходящим головы… ели младенцев» и т. п. Обезумев от ужаса, глуповцы сначала перебили массу народа, а потом утопили Матренку и осадили Дуньку, которая отчаянно оборонялась, но была заедена клопами. Дю-Шарио Ангел Дорофеевнч — «виконт… французский выходец». Отъевшись на должности градоначальника после бродячей эмигрантской жизни, «начал болтать и уже не переставал». Убеждении не имел и готов был разделить любое ради «лишнего четвертака».

Начав как-то объяснять глуповцам права человека, «кончил тем, что объяснил права Бурбонов». Но в администрацию не вмешивался, что «обещало продлить благополучие глуповцев без конца». Оказался девицею и был выслан за границу. Клемантннка де Бурбон — самозванка. Склонила солдат местной инвалидной команды на свою сторону, поскольку ее отец был где-то градоначальником.

После победы над своей предшественницей Палеологовой впала в беспробудное пьянство, была взята в плен новой претенденткой Лядоховской и содержалась в клетке на городской площади на потеху прохожим. Лядоховская Лнеля Алоизиевна — самозванка, основывавшая свои претензии на том, что «тоже была как-то однажды призываема к градоначальнику». Свергла «девку Амальку» и посадила ее в клетку, где уже содержалась Клемантннка де Бурбоп . При появлении новых самозванок, Дупыш-Толстопятой и Матренки-Ноздри, «под шумок» убралась восвояси. Мнкаладзе Ксаверий Георгиевич — князь, «черкашенин, потомок сладострастной княгини Тамары», «обольстительной наружности» и столь охочий «до женского пола, что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое» и «умер от истощения сил».

При этом он был из тех немногих градоначальников, при которых глуповцам удалось слегка перевести дух. Застав их в состоянии полного одичания , «изумленный» Мнкаладзе счел за благо «1) просвещение и сопряженные с оным экзекуции прекратить и 2) законов не издавать». Благодаря этому жители вскоре приняли человеческий облик.

Макаладзе не только сам отличался учтивостью, но и полицейские при нем «настолько усовершенствовали свои манеры, что не всякого прохожего хватали за воротник». Разительный контраст между этой более чем скромной деятельностью и очевидными успехами «на том мирном пути, по которому чуть-чуть было не пошла глуповская цивилизация» при нем, Беневоленском и Прыще, иллюстрирует излюбленную мысль Щедрина о благотворности исчезновения или хотя бы ослабления административного вмешательства в народную жизнь. Палеологова Ираида Лукинична — первая из самозванок, объявившихся после смятения, вызванного историей с Брудастым-Органчиком.

Свои претензии основывала на своей «исторической» фамилии и на том, что ее покойный муж, винный пристав, однажды где-то временно исполнял обязанности градоначальника. Во главе трех солдат инвалидной команды захватила казну и объявила себя градоначальницей. Осажденная следующей претенденткой, Клемантинкой де Бурбон, взорвала себя вместе с казной.

В «Сказании о шести градоначальницах» много деталей, сходных с событиями Смутного времени и дворцовыми переворотами в России XVIII в. Прыщ Иван Пантелеич — подполковник. По его собственным словам, «в сражениях не бывал-с, но в парадах закален даже сверх пропорции». Состояния «изрядного» , прибыл в Глупов с «планом кампании»: «отдохнуть-с!» От всякого вмешательства в обывательские дела отказался, чем привел город к неслыханному по глуповским меркам изобилию: «хлеба уродилось столько, что, кроме продажи, осталось даже на собственное употребление».

Однако непривычных к благоденствию жителей настораживали некоторые странности в поведении градоначальника . В конце концов обнаружилось, что у П. фаршированная голова. Угрюм-Бурчеев — в прошлом «прохвост» , назначенный глуповскнм градоначальником за преданность: в доказательство своей любви к начальнику отрубил себе палец.

В значительной мере прототипом его служил фаворит Павла I, а затем и Александра I Л. А. Аракчеев. Выполняя желание Александра создать военные поселения, он, как сказано в статье энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, «повел дело круто, с беспощадною последовательностью, не стесняясь ропотом народа… Кроме угождения воле монаршей и исполнения требований службы, он ничем не стеснялся». Воспользовавшись деталями внешности Аракчеева и частично Николая I, сатирик создал гротескный образ «мрачного идиота», столь же гиперболизированный, как и упоминаемый портрет Угрюм-Бурчеева на фоне пустыни, «посреди которой стоит острог; сверху, вместо неба, нависла серая солдатская шинель…».

Герой имеет обыкновение спать на голой земле, есть сырое лошадиное мясо, часами маршировать в одиночку, подавая самому себе команды, и т. п. В его фигуре и поступках доведены до крайности «виртуозность прямолинейности», страсть к «нивелляторству» , готовность «взять в руки топор и, помахивая этим орудием творчества направо и налево, неуклонно идти, куда глаза глядят», черты, существующие в самых разных идеологических обличьях отчетливо тоталитаристского свойства — как современных писателю, так и более поздних. Некоторые картины разрушения старого Глупова при Угрюм-Бурчееве ради возведения нового города, при всей своей фантастичности, кажутся пророческим предупреждением: «От зари до зари люди неутомимо преследовали задачу разрушения собственных жилищ, а на ночь укрывались в устроенных на выгоне бараках… Казалось, что рабочие силы Глупова сделались неистощимыми и что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний, тем растяжимее становилась сумма орудий, подлежащих се эксплуатации». Однако эта «бесстыжесть притязаний» дает осечку при попытке «мрачного идиота» «унять» реку, озадачившую и оскорбившую сто своим вольным течением.

По его приказу ее запрудили, породив у него мечты о «своем собственном море» и выгодах, которые оно принесет . Однако река вскоре смыла преграду, и это становится символом конечного поражения всякого произвола над жизнью. Набирает силу и возмущение действиями градоначальника, таящееся в человеческих душах. История Угрюм-Бурчеева, а с ней и вся книга, завершается грозной картиной «не то ливня, не то смерча», гневно налетевшего на Глупов:»раздался треск, и бывший прохвост моментально исчез, словно растаял в воздухе».

Остается загадкой, аллегорическая ли это картина сокрушительного народного бунта или катастрофа, ниспосланная самой природой, которой Угрюм-Бурчеев бросил безрассудный вызов, посягнув на «извечное, нерукотворное». Обращает на себя внимание то, что на звучавшую с напыщенной торжественностью фразу о начале схватки Угрюм-Бурчеева с рекой: «Борьба с природой восприяла начало» — откликается чеканный финал главы, звучащий как апокалипсический итог градоначальнических деяний: «История прекратила течение свое». Фердыщенко Петр Петрович — бригадир, бывший денщик князя Потемкина.

Сначала глуповцы при его правлении «свет узрили», поскольку Фердыщенко по своей простоте целых шесть лет «ни во что не вмешивался». Однако потом «сделался деятелен» и вошел во вкус, беззастенчиво утоляя свои алчность и любострастие. С недовольством же глуповцев, вызванным голодом и пожарами, «справлялся», выпрашивая у начальства вместо хлеба воинскую команду.

Его путешествия из конца в конец по городскому выгону в сумасбродной надежде, что от этого «утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения», — это злая пародия на торжественные поездки но стране царя и других »высоких особ» . Опубликовал Valdis333