Глава первая
Еще в четверг царь Петр пил и гулял, а сегодня он кричал от боли и умирал. Петербург строился, каналы были недоделаны. Петр умирал «посреди трудов неоконченных» и не знал, на кого оставить устройство государства, ту науку великую, которую сам начал.
Сестру Петр выгнал — «она была хитра и зла». Бывшую жену, монахиню, глупую бабу, он не выносил, упрямого сына погубил, а его любимец Данилыч оказался вором. Да и любимая жена Катя, судя по доносу, готовила мужу «особого состава питьецо». Но когда она склонялась над Петром, тот затихал.
Тем временем Александр Данилыч Меньшиков сидел в своих покоях и ждал, когда Петр призовет его к ответу. Светлейший князь был жаден, он любил, чтобы у него было много земель, домов, холопов, но больше всего Данилыч любил брать взятки. Дома и земли в горсти не зажмешь, а взятка — вот она, в руке, как живая.
И Данилыч брал везде, где только было можно. Облагал мздой города и мужиков, иностранцев и королевские дворы. Оформлял подряды на чужое имя, поставлял для армии гнилое сукно, обирал казну.
Он любил, чтоб все огнем горело в руках, чтоб всего было много и все было самое наилучшее, чтобы все было стройно и бережно.
По ночам Данилыч не спал, считал прибыль. С женой он говорить не мог — уж больно глупа, — поэтому шел к свояченице, с которой разговаривал «и так, и сяк, аж до самого утра», не считая это грехом.
Меньшиков ждал суда и боялся, что ему вырвут ноздри и отправят на каторгу. Надеялся он только на побег в Европу, куда заблаговременно перевел крупную сумму. Уже две ночи он сидел одетый, ожидая, что его вызовут к умирающему царю.
Неожиданно к Меньшикову явился граф Растрелли, главный архитектор Петербурга. Он пришел жаловаться на своего конкурента, художника де Каравакка, которому доверили изобразить Полтавскую битву.
Прознав, что царь Петр при смерти, Каравакк захотел сделать его посмертную маску. От придворного врача Растрелли знал, что царь «умрет в четыре дня». Граф заявил, что только он может изготовить хорошую маску, и рассказал о посмертной копии французского короля Людовика VIV из белого воска, которая, благодаря встроенному механизму, могла двигаться.
Впервые услыхав так явно о смерти Петра, Данилыч успокоился и позволил Растрелли делать маску. Заинтересовался светлейший и восковой копией. Тут Меньшикова, наконец, позвали.
Петр I метался в жару и бредил. Очнувшись, он понял: «Петру Михайлову приходит конец, самый конечный и скорый». Он рассматривал рисунки на печных изразцах голландской работы и понимал, что больше никогда не увидит моря.
Петр плакал и прощался с жизнью, со своим государством — «кораблем немалым». Он думал, что зря не казнил Данилыча и Екатерину и даже допускал ее до себя. Если бы казнил, «кровь получила бы облегчение», и он мог выздороветь, а теперь «кровь пошла на низ», застоялась, и болезнь не отпускает, «и не успеть ему на тот гнилой корень топор наложить».
Вдруг на кафеле печки Петр увидел таракана. В жизни царя «было три боязни». В детстве он боялся воды, поэтому и полюбил корабли, как защиту от больших вод. Крови он начал бояться, когда ребенком увидел убитого дядю, но это скоро прошло, «и он стал любопытен к крови». А вот третий страх — боязнь тараканов — остался в нем навсегда.
Тараканы появились в России во время русско-турецкой кампании и распространились повсюду. С тех пор впереди царя всегда скакали курьеры и смотрели, нет ли в отведенном Петру жилье тараканов.
Петр потянулся за туфлей — убить таракана — и потерял сознание, а очнувшись, увидел в комнате трех человек. Это были сенаторы, назначенные по трое дежурить в спальне умирающего царя.
А в коморке рядом со спальней сидел «небольшой человек» Алексей Мякинин и собирал донесения фискалов о Данилыче и Екатерине. Заболев, Петр сам посадил его подле себя и велел ежедневно докладывать.
Мякинин узнал о суммах, отправленных Меньшиковым в Европу, и разнюхал кое-что о Екатерине. Но в этот день о нем забыли, даже обед не принесли. Мякинин слышал, как ходят и шуршат в спальне царя. Он поспешно разорвал бумаги, касающиеся Екатерины, а цифры записал «в необыкновенном месте».
Через час в каморку вошла царица и прогнала Мякинина. Екатерине достались его записи, в которых было немало дел про Меньшикова и господ из сената. В тот же день освободили многих каторжан, чтобы они молились о здоровье государя.
Начались большие дела: хозяин еще говорил, но более не мог гневаться.
Данилыч велел удвоить караулы в городе, и все узнали, что царь умирает. Но в кабаке, который находился в фортине с царским орлом, об этом знали уже давно. знали там и о том, что по всей стране скупали белый воск и искали крепкий дуб для торса царской копии. Сидящие в кабаке немцы считали, что после Петра будет править Меньшиков. А вор Иван ходил и слушал.
Глава вторая
«Немалое хозяйство» кунсткамеры начиналось в Москве и занимало маленькую каморку. Потом ей выделили каменный дом при Летнем дворце в Петербурге, а после казни Алексея Петровича перевели «в Литейную часть — в Кикины палаты».
Палаты эти находились на окраине, и народ ходил туда неохотно. Тогда Петр велел построить для кунсткамеры палаты на главной площади Петербурга, а пока они строятся, придумал угощать всякого посетителя выпивкой и закуской. Народ начал заходить в кунсткамеру чаще, иные — и по два раза в день.
В кунсткамере было большое собрание заспиртованных младенцев и уродов, как звериных, так и человечьих. Среди них была и головка ребенка, рожденного в Петропавловской крепости любовницей царевича Алексея. В подвале хранились головы казненных — царской любовницы и любовника Екатерины, но посторонние туда не допускались. Было в кунсткамере и большое собрание звериных и птичьих чучел, коллекции минералов, найденные в земле каменные «болваны», а также скелет и желудок великана.
Уродов для кунсткамеры искали по всей России и выкупали их у народа. Дороже всего ценились живые человеческие уроды. Таких при кунсткамере жило трое. Два из них были двупалыми дурачками — их руки и ноги напоминали клешни.
Третий «монстр», Яков, был самым умным. От отца ему досталась пасека, и он знал секрет изготовления белого воска. Брат Якова, Михалко, был старше его на пятнадцать лет и ушел в солдаты еще до его рождения.
Через двадцать лет в селе стал на постой полк. Один из солдат оказался Михалкой. Он поселился в доме хозяином, но работал по-прежнему Якков. Через некоторое время Михалка решил забрать все хозяйство себе и продал брата в кунсткамеру, как урода. Уезжая, Яков забрал с собой деньги, накопленные тайком от матери.
В кунсткамере Яков стал истопником, потом начал показывать посетителям заспиртованные «натуралии», командовать остальными уродами и зажил «в свое удовольствие. Он знал, что после смерти тоже станет «натуралией».
Михалко вернулся домой, начал хозяйствовать, но воск у него получался темным. Раз мать сказала, что белый воск сейчас в цене — «царева немка» ест его, чтобы убрать веснушки. Тогда солдат донес на мать и вместе с ней угодил на каторгу.
Выпустили их по амнистии, когда царь заболел.
И затопило деревни, как будто каторга-Нева вышла из берегов, пошла по дорогам и вошла в деревенские улицы.
Вернувшись домой, солдат обнаружил, что дом его заняли чужие люди. Мать тут же и умерла, а солдат вернулся в Петербург.
Якову стало скучно в кунсткамере, и он решил подать прошение, чтобы отпустили его. За это он обязался бесплатно снабжать кунсткамеру уродами.
Главы третья-четвертая
В полшестого утра, когда открывались мануфактуры и цеха, а фурманщики гасили фонари, царь Петр умер.
Тело не успели еще обрядить, а Меньшиков уже взял власть в свои руки. Екатерина открыла казну, и Данилыч купил верность гвардии. И тогда все поняли: императрицей станет Екатерина.
А потом начались великие рыдания по усопшему царю. Даже Меньшиков вспомнил, от кого «получал свою государственную силу», и на миг вернулся в прошлое, стал Алексашкой, верным псом Петра.
Посреди этой суматохи во дворец незаметно вошел Растрелли, изготовил посмертную маску царя и копи его рук, ног и лица из белого воска. Маска осталась во дворце, а остальное скульптор унес к себе, в Формовальный амбар, что рядом с Литейным двором. Растрелли долго рисовал эскиз, а потом вместе с подмастерьем начал лепить копию Петра, ругаясь, что царь был очень велик и воска не хватит.
Между тем императрице Екатерине снилась ее молодость. Она, Марта, выросла в деревне у шведского города Марьенбурга. В детстве доила коров, а потом ее взяли в город, прислугой пастора. Сын пастора начал учить ее немецкому языку, а научил совсем другому — этот язык Марта освоила в совершенстве.
Когда Марте исполнилось шестнадцать, город наполнился шведскими солдатами, и она вышла замуж за капрала, но вскоре бросила его ради лейтенанта, а от того ушла к коменданту города, и старухи называли ее «малым женским словом».
Потом город взяли русские, и Марту долго учили русскому языку Шереметьев, Монс, Меньшиков и сам Петр, для которого она «не говорила, а пела».
А понимала она только один человеческий язык, и тот язык был как дитя растущее, или листья, или сено, или девки на молодом дворе, что пели песнь.
Проснувшись, Екатерина нарядилась и отправилась рыдать над телом мужа, попутно решив приблизить к себе молоденького дворянина.
В Петербург вернулся солдат Михалко. В трактире под государственным орлом он познакомился с парнем, работавшим «дураком» у трех богатых купцов. Чтобы не платить налога, купцы притворялись слепыми нищими, а «дурак» был их поводырем. Через них солдат пристроился сторожем «на восковом дворе».
Растрелли начал собирать модель, попутно ругая безвкусное оформление царских, похорон — ему этого дела не поручили. В отместку он решил создать конную статую, «которая будет стоять сто лет».
Наконец царская копия была готова. В ее тело вмонтировали деревянную болванку с тонким механизмом — теперь восковая персона сможет двигаться. Явился Ягужинский и поручил Растрелли делать детали для оформления похорон, и тот охотно согласился.
Екатерина праздновала масленицу. Ее сравнивали с древними правительницами, а между собой говорили, что она «на уторы слаба… не дождалась». Еще до похорон, во время пышного пира, императрица уединилась со своим первым избранником.
Наконец, Петра похоронили. Екатерина чувствовала себя хозяйкой, но ей очень мешала восковая персона. Она сама обрядила ее в Петрову одежду, посадила в тронном зале, и не подходила близко, чтобы не срабатывал механизм, и персона не вставала — уж очень она была похожа на живого царя.
Сидит день и ночь, и когда светло и в темноте. Сидит один, и неизвестно, для чего он нужен. От него несмелость, глотать за обедом он мешает.
Наконец, было решено отправить персону в кунсткамеру, как предмет замысловатый и весьма редкий.
Из белого воска Растрелли вылепил модель конной статуи. На челе всадника — лавровый венок, а конь стоит на затейливом постаменте с амурами.
Глава пятая
Генерал-прокурор граф Павел Иванович Ягужинский, белозубый, веселый, с зычным голосом, был первым врагом и соперником Меньшикова. Данилыч обзывал его «шпиком» и дебоширом, а дом его — кабаком. Жену свою безумную Ягужинский в монастырь сунул, а сам женился на рябой, но умной бабе. Еще называл Меньшиков недруга своего распутником и «фарсоном» за то, что знал иностранные языки и гордился этим. Сам же Данилыч так и остался неграмотным.
Ягужинский же за вороватость величал Меньшикова «загребой» и «хватом». Говорил, что «нижним людям» он пакости делает, а «верхним» льстит, мечтает «в боярскую толщу пролезть» и прикарманить российскую казну, намекал на отношения Данилыча со свояченицей.
Теперь, когда Меньшиков в гору пошел, Ягужинский сидел дома и думал, на кого можно положиться. И выходило, что нет у него сторонников, но ссылки Ягужинский не боялся, потому что за него были «нижние люди» — купцы, мастеровые, чернь, а значит не бывать Алексашке в царях.
Ночью восковую персону перевезли в кунсткамеру и посадили на помост, обитый красным сукном, под которым провели механизм — наступишь на определенное место, и персона поднимется, как живая, перстом на дверь укажет. Рядом расставили чучела любимых собак Петра и коня, на котором он в Полтавской битве участвовал.
В последующие дни Ягужинский встречался со многими людьми, в том числе и с Алексеем Мякининым, с которым долго беседовал. Потом, напившись, долго шатался по покоям, перечислял преступления Меньшикова и не знал уже теперь, «быть ли Санктпетербургу».
И все не идет с места, а кругом город сделался неверный и может запустеть к лету. Задрожит и поползет.
И решил Ягужинский завтра же начать светлейшего тревожить, «как палкою пса», и жена его поддержала.
За последние годы Меньшиков вспоминал свое детство раза три. Отец его пек пироги на продажу и часто приходил домой пьяный и без штанов. Всю жизнь светлейший менялся. Сначала был красив, тонок, проказлив и потасклив. Потом лет пять ходил «плотный, и осмотрительный, и чинный». Затем стал «лицом безобразен», жаден, забыл, кем был.
Теперь Данилыч вознесся, стало много дорогих вещей, только радости от них не было, и свояченице он уже не мог всего сказать. Екатерину он стал называть «матерью» и был с ней жесток, мечтал стать принцем и генералиссимусом, и выдать дочь за Петрова сына — тогда он, Данилыч, станет регентом, будет править, а государыню изведет.
В Татарском таборе — большом Петербургском рынке — солдат Михалко продавал воск и встретился с вором Иваном. Делая вид, что приценивается к товару, вор свел солдата в кабак, выведал все о его сторожевой работе и ушел, ничего не купив.
Ягужинский подрался «с обнажением шпаг» с Меньшиковым, и от него все отвернулись. Тогда Павел Иванович напился, собрал компанию и пошел «шумствовать» и куролесить по Петербургу. Компания прокатилась по городу и добралась до кунсткамеры.
Живая птица влетела в куншткамору, дикая, площадная, толстая, в голубом шелку, и со звездою, и при шпаге, и это был человек, и он не шел, он летел.
Все разошлись смотреть «натуралиев», а Ягужинский добрался до портретной палаты, где сидела восковая персона, и та встала перед ним. И Павел Иванович стал жаловаться персоне на бесчинства Данилыча, а шестипалый Яков был здесь же и все слышал.
Меньшиков был зол на Ягужинского, но класть его на плаху все же не хотел. Услыхав о кунсткамере, он поехал туда. Под его взглядом Яков рассказал все, что запомнил, хотя сначала говорить не хотел. А потом персона встала перед Данилычем, и тот в испуге убежал.
Ночью Ягужинский читал свой гороскоп, по которому выходила ему победа, и вспоминал о любимой женщине — гладкой, чванной шляхтянке из Вены. В ту же ночь солдата Михалку огрели по голове и вскрыли амбар с казной. Меньшиков же в это время планировал сослать Ягужинского в Сибирь, уехать на отдых в свое поместье и призвать туда государыню. А шестипалого, который много знал, он велел убить и заспиртовать.
Глава шестая
Утром горожан разбудили пушечные залпы — это били тревогу из-за пожара. Все зашевелилось. Литейный двор, где хранились «бомбенные припасы», оградили войлочными щитами и парусами. На огонь бежали воры — тащить, что придется, и было непонятно, где горит.
Наконец, всем показалось, что горит Литейная часть, и оградили ее парусами, чтобы ветер не раздувал огонь.
И храбрые скакали вперед, а трусы ударялись назад. И было много и тех и других.
Растрелли испугался, но, увидев паруса, решил, что это «военные и морские репетиции» и спокойно вернулся домой.
В кунсткамере тоже началась паника. Воспользовавшись ею, Яков взял свой пояс с деньгами, надел рукавицы, чтобы спрятать шестипалые руки, и сбежал. А Екатерина смеялась «до упаду и до задирания ног» — паника в городе была ее первоапрельской шуткой. Уже две недели прошло, как похоронили Петра, и императрица веселилась.
Яков пошатался по Петербургу, купил новую одежду, побрился у цирюльника и совершенно преобразился. Проходя мимо пыточной площадки, он увидел, как наказывают провинившегося солдата, узнал в нем своего брата и прошел мимо, «как свет проходит сквозь стекло».
Утром Меньшиков нарядился и отправился к императрице, думая решить с ней судьбу Ягужинского. Но, приехав, светлейший увидел Павла Ивановича, который шутил и смешил Екатерину с царевной Елизаветой — это умная жена помирила Ягужинского с императрицей. Екатерина заставила недругов пожать друг другу руки и поцеловаться. Теперь Меньшиков возмечтал сослать Ягужинского не в Сибирь, а послом в какую-нибудь землю «поплоше, но только подальше».
Потом оба плясали, но Меньшиков выглядел постаревшим, а Ягужинский не чувствовал себя победителем. Так кончился вечер 2 апреля 1725 года.
В кунсткамере «выбыли две натуралии» — младенец, рожденный любовницей царевича Алексея, и шестипалый урод Яков. Две банки со спиртами остались пустыми, и одну из них выпили двупалые дураки.
Шестипалый был ценной «натуралией», и его приказали ловить. В это время Яков сидел в кабаке и рассказывал вору Ивану, какие сокровища и камни хранятся в кунсткамере. Потом Иван позвал Якова «к башкирам, на ничьи земли», и они ушли.