Л. Н. Васильева

Предисловие к «Герою нашего времени» — своего рода кольчуга, сродни той, что была на разбойнике Казбиче, убившем нежную Бэлу. Любя героя, писатель готов защитить его даже ценой разоблачения: я породил, я не дам в обиду, лучше обижу сам. Меня удивляет обычная трактовка «Максима Максимыча» — все жалеют бедного старика, не обласканного Печориным, как-то не замечая в герое острой боли непережитого прошлого, боязни и Максиму Максимычу, не только себе, причинить боль излишними воспоминаниями.

Чего только не вычитаешь, перелистывая любимую книгу в сотый раз, зная сюжет наизусть и наполняя каждую, тоже почти наизусть знакомую фразу новым содержанием, углубляясь даже в то, чего не собирался говорить писатель. Княжна Мери «…читала Байрона по-английски и знает алгебру…». Это сообщает Печорину доктор Вернер, добавляя: «В Москве, видно, барышни пустились в ученость и хорошо делают, — право!» Княжна Мери знает алгебру. Как я прежде не замечала этих слов?

Казалось бы, в них нет ничего особенного: новые веяния, приведшие в конце XIX века русскую женщину к вершинам Софьи Ковалевской, а в наши дни ко всеобщему образованию, когда алгебру знает каждая школьница. Вернее, толком не знает ее, потому что алгебра для современной женщины есть не что иное, как обязательная и часто принудительная часть общего образования. Наверняка княжна Мери знала алгебру лучше и глубже иной современной школьницы, ибо интересовалась ею не по обязанности или принуждению. Но к чему бы алгебра московской барышне начала девятнадцатого века? К непременному желанию выделиться, вырваться из круга дурочек, жаждущих лишь удачного, что значит богатого, замужества.

Княжна Лиговская очень русская девушка. Она готова полюбить Грушницкого любовью-жалостью, столь типичной для славянки, она готова полюбить в нем таинственную личность, разжалованного офицера, полюбить его некие неведомые грехи и страдания, грехами причиненные. Никакой Печорин не перебил бы ей Грушницкого, окажись последний не поддельной куклой, а подлинным человеком.

Княжна Мери сделала выбор в пользу Печорина: его демоническая подлинность обещала ей те страсти, которых она ждала и, нужно сказать, получила: сила неразделенной любви и оскорбленного женского самолюбия куда плодотворнее влияет на развитие душевных качеств, чем счастливая идиллия двух влюбленных, скучная своим благополучием. Но при чем здесь алгебра? Да ни при чем. Просто хочется заглянуть за обложку «Героя нашего времени». Что будет с Мери?

Как сложится ее судьба после Печорина? Затянется свежая рана, вернется голубка с вод и затанцует на городских балах. Княгиня-мать выберет ей достойного жениха, спустя годы встретит она Печорина и ответит, как онегинская Татьяна, тоже немало прочитавшая в онегинской библиотеке: Но я другому отдана; Я буду век ему верна. Позвольте, скажет читатель, не встретит она Печорина, Лермонтов убил его в «Максиме Максимыче».

Некому будет ей говорить Татьянины слова. Значит, без них обойдется в скучном счастливом браке. Или кинется в любовную авантюру: убежит из дому с немыслимым шалопаем, а потом — новое разочарование.

Нет уж. Обожглась. Алгеброй гармонию проверяет не только великий ум, но и хорошенькая девическая головушка. При всей прелести княжны Мери, она весьма ординарна.

Ей в страдании радость далеко не видна, как это свойственно Вере — куда более сильной натуре. Поэтому свою маленькую гармонию Мери проверит своим неким знанием алгебры и скорее всего послушается материнских советов. Есть некий парадокс жизни: слабая женщина умеет учиться на ошибках, сильная — никогда.

Мери научится. Вера — нет.