Лирика Рыльского

Изучение лирики Рыльского — это непочатая целина, дело будущего. Сегодня даже еще невозможно иметь ее всей на руках. Предсмертный десятитомник произведений Рыльского не включает почти половины поэзий 20-х годов, то есть — наилучшей его лирики. А издание 20-х годов сегодня трудно, а то и невозможно найти. К тому же препятствием к изучению лирики Рыльского являются политические и литературные кривотолки и предубеждения.

В Советской Украине, в отличие от Советской России, еще не разрешено реабилитировать чисто художественные, политически независимые, произведения величайших поэтов. Когда в России издают полного Блока (символиста), на Украине даже полные Тычина, Бажан и Рыльский, невозможны. Второй пересуд — чисто литературный. Ярлык «неоклассики» был злоупотреблен политически дома, а литературный на эмиграции. Неоклассиков и неоромантиков искусственно противопоставили, словно каких-то классовых врагов. Догматизировали их. Между тем известно, что киевские неоклассики и харьковские витаисты были и литературными, и персональными, друзьями, что показалось и в посвящениях друг другу произведений. Стили они не исключали, а дополняли друг друга, эволюционируя себе навстречу. И именно Максим Рыльский был тем неоклассиком, который шел от неоклассики к новому синтезу, новому стилю. («И все нашли, а я ищу…»).

Книги лирики: «Синяя даль» (1922), «Сквозь бурю и снег» (1925), «Под осенними зорями» (вторая редакция 1926), «Тринадцатая весна» (1926), «Где сходятся дороги» (1929), «Гомон и отзвук» (1929), — это определенный путь на вершины мастерства, дозревания таланта, и его собственного стиля. Так же поэмы «Чумаки» (1924), «Сквозь бурю и снег» (1925), «Сено» (1927), «Конь» (1927). Поэма «Марина», которая хронологически попала в фатальную бездну Расстрелянного Возрождения, уже испорчена социологическим диктатизмом. А написанное во время войны «Путешествие в молодость» хотя и имеет в себе признаки оттепели, но нет в ней напряжения и силы поэм 20-х годов.

Первое, что поражает в лирике Рыльского, — это богатство ее мотивов. К традиционным мотивам украинской поэзии Рыльский прибавил запас мотивов поэзии античной и западноевропейской. Плюс новые мотивы, рожденные украинской революцией и возрождением 1917-29 годов. С этой стороны лирику Рыльского можно назвать многозначным пророческим отчетом о жизни, как он отразился в душе этого жизнелюба. От богатства напряженной жизни птиц и зверей и миротворного украинского пейзажа — к литературным и философским реминисценциям, к ясным и темно бурлящим глубинам человеческой души, ко всем эпохам человечества…

Муза Рыльского обозначена чрезвычайной отзывчивостью, а его поэтическое мышление — большой способностью к ассоциациям. Эти две приметы отразились в записи его творческих мотивов. Путь его поэтической интуиции и мышления больше индуктивный, от частичного к общему. На этом пути появляется в нем, кроме тонкого обсерватора, также философ. Еще в 16 лет, Рыльский писал:

Плещутся белые утки В бассейне под тенью каштана На крыльях блестят капельки А в каплях — жизни океана. Разве я не капля малая Что мир необъемный отразила…

Среди лирических мотивов Рыльского встречаем много взятого из мировой литературы и истории. Спокойный Гомер с его беспокойными героями, тонкий мастер словесной гравюры Эредия, модернистские повстанцы, против классической эстетики и этики Бодлер, в чем-то Ницше. Барокко, всеобъемлющий Шекспир, а дальше Шотландия из романов Вальтера Скотта, солнечный Прованс, парижский Парнас, литературные капитаны семи океанов и другие кругосветные путешествия во все времена и эпохи, путешествия в кресле:

Ключ в дверях зазвенел. Одиночество рабочее и спокойное Светит лампаду мою и раскладывает бумагу. Убогая герань на окне громадным растет баобабом По сумеречной стене странный плывет корабль. Будто сквозь воду, слышатся крики Чужестранцев-матросов Ветер прозрачен меня влажным трогает крылом Развеселяет паруса, вышиваемые шелком горячим И навивает с островов дух неизвестных растений.

Экзотика больших культур и материков, большие плавания «фантастического брига» Рыльского, — это не была обычная себе литературщина, как то утверждает и сама почтенная критика, начиная с вообще очень благосклонного к поэзии Рыльского академика Билецкого. Известная у путешественников и каторжан, которые живут на извечно безлюдных островах и в тундрах безграничных пространств севера, тоска за «большой землей». «Большая земля» — это старые, культурно освоенные, страны. В лирике Рыльского в совершенстве воплотился мотив тоски за большой землей как за большими культурами человечества, которые обозначены выдающимися людьми. Это непобедимое желание разбить вековой провинциализм и искусственную изоляцию своей страны и включиться в Европу, в большую культуру человечества. Первая полноценная книга лирики Рыльского «Синяя даль» растворила настежь врата, и перед украинским читателем Олесевых произведений открылся культурно-исторический пейзаж Окцидента с профилем его творца: рыцаря, авантюриста, поэта, открывателя и строителя мира. «Синяя даль» с ее ароматом, мотивами и филигранностью формы заражала молодого человека 20-х годов тоской о совершенстве и энергичной четкости культуры.

Поэтическая ассимиляция Западной Европы означала европеизацию Украины, о которой мечтал Пантелеймон Кулиш, начав ее переводами западных поэтов и оригинальными стихотворениями в западных поэтических формах. Рыльский в этом деле продолжал подвиг Кулиша.

Не хватит места, чтобы останавливаться на таких группах лирических мотивов Рыльского, как эротичная лирика (тонкая и благородная у него), любовь вообще, природа, а особенно человек с непостижимыми изменениями его переживаний и нравов. Он все вещи измерял мерилом красоты и любви — и потому редко ошибался.

Хочу только вспомнить мотив украинского возрождения, чувства сдвига украинской силы возрождения, брошенного Рыльским на фон не весны, а зимы. Но, собственно, здесь Рыльский почувствовал потребность нового стиля и новых больших форм — поэмы.

Рыльский дебютировал в неоромантическом стиле Олеся. Второй его ступенью был символизм, который захватывал его в произведениях Бодлера, Рембо, Малларме и Верлена, а также Блока и Анненского. От романтизма и символизма и от украинской народной песни взял Рыльский внимание к музыкальной основе поэзии. Отсюда даже его сонеты и октавы звучат временами, как песня. Он также знал другие, модернистские, изменения его времени — акмеизм, футуризм. Но не пошел он тем путем, а свернул — под воздействием и Франко, и символистов, — к французским парнасцам. Благодаря этому повороту украинская поэзия догнала западноевропейскую в выработанных веками и тысячелетиями формах стихотворения. Терцина, октава, сонет, разные метрические ходы, — от гексаметра и ямба к верлибру — все это у Рыльского дало новое звучание украинскому слову и само зазвучало в нашем слове по-новому. В европейской поэзии сонет звучал семьсот лет, как бы реализуя вечную тоску человека о совершенстве. И, может, именно поэтому Рыльский выбрал сонет и дал ему еще одно высказывание, высказывание украинской тоски о освобождении из провинциализма, за «большой землей» культуры.

В 1925 году Николай Зеров мог уже говорить о чертах «неоклассического» стиля Рыльского того времени. Из этих черт Зеров назвал такие: уравновешенность и прозрачность формы, кларизм, четкий эпитет, крепкое логическое построение и строгое течение мысли, сочетание непосредственности с филигранностью, афористичность. Но уже тогда Зеров заметил у Рыльского совсем новые стилевые начала — необарокко. Зеров пишет об этих чертах поэта: «…то разольется в стихотворных строках капризным потоком почти разговорный синтаксис Мицкевича («Лодка»), то возьмет мотив Франко и до неузнаваемости задекорирует и разбарочит строгую архитектурность его монументальных масс («Путешественники»)».