Магическая сила слова

1. Номинация, или Отчего лимон кислый?

Самый простой способ так или иначе обозначить предмет, качество или действие — это назвать их, найти подходящее к случаю слово и произнести либо написать его. Например, произнесенное или написанное слово «лимон» живо воспроизводит образ ярко-желтого светящегося плода со специфическим запахом и даже вызывает во рту характерное слюновыделение . Об этом знают и адресант, писатель, и адресат, рецептор, воспринимающий текст в устной или письменной форме.

Главная проблема поэтому, извечно мучающая художника, состоит в том, чтобы найти самое точное, соответствующее задуманному образу слово.

Есть писатели, обладающие поистине счастливым даром почти не задумываясь облекать свои мысли в единственные, без какого-либо напряжения найденные словесные формулировки, для других борьба со словом составляет львиную долю их творческих забот. Черновики первых напоминают беловики вторых. Впрочем, бывают и исключения.

Пушкин, пользовавшийся у современников и потомков репутацией художника ярко выраженного моцартианского начала, оставил в своих черновиках следы титанических усилий преодолеть сопротивление материала и добиться поразительной точности и прозрачности словесного воплощения самой тонкой поэтической мысли, самой сложной образной картины. Так, например, в поисках подходящего эпитета к «наковальне» в «Цыганах» поэт перебрал семь вариантов: «чугунной», «холодной», «избитой», «старинной», «кузнечной», «убогой», «тяжелой», пока не остановился на восьмом , синтезировавшем в себе, как это ни парадоксально, признаки всех предыдущих, отвергнутых: «походной»:

Все живо посреди степей: Заботы мирные семей, Готовых с утра в путь недальний, И песни жен, и крик детей, И звон походной наковальни…

Но слово, даже самое точное, уникальное, единственное, еще не составляет полного текста; оно приходит, живет в произведении и распознается воспринимающим только в окружении других слов, в контексте. Пушкинская строка «Унылая пора! Очей очарованье…» не может быть без урона заменена на, казалось бы, аналогичную: «Унылая пора!

Ты глаз очарованье…», потому что словосочетание «Очей очарованье» неповторимо, как счастливая любовная пара: эти два слова льнут друг к другу, рифмуются по звучанию, по смыслу, по стилю, по соразмерности — именно поэтому им никак нельзя разлучаться!

Номинация как простое называние предмета, признака или действия, как художественная реализация в соответствующей словесной формулировке определенной образной мысли является по преимуществу изобразительным средством поэтического языка, поскольку ее основной пафос — точное воспроизведение очертаний объективного мира. Вместе с тем, как можно было судить по обоим пушкинским примерам, ей в известной мере свойственны и некоторые выразительные возможности.

Основными же специфическими формами выражения авторского отношения к изображаемому в сфере поэтического языка служат синонимия, антонимия и омонимия.

2. Синонимия, или Как пушкинская «кобылка бурая» превратилась в «нетерпеливого коня»?

Синонимами в поэтическом языке принято называть слова, имеющие одинаковое или близкое реально-логическое значение, но обладающие разной стилистической окраской. В сущности, выбирая для элементарной номинации слова, писатель в первую очередь прислушивается к их стилистическим обертонам.

Слово, претендующее на то, чтобы изобразить определенное явление и выразить определенное к нему отношение автора или действующего лица, должно быть уместным не только по смыслу, но и по стилистической ситуации.

Тургеневский Герасим, собравшийся утопить Муму, мог сесть в лодку, но отнюдь не в гондолу, ладью или даже челн, вполне уместный, скажем, в экспозиции «Медного Всадника». Одни из самых, несомненно, частотных в повествовательной прозе, насыщенной диалогическими партиями персонажей, слова сказал, проговорил имеют, к счастью, широкий спектр синонимов, позволяющий избежать докучного однообразия всякий раз, как автор дает возможность высказаться очередному герою: изрек, произнес, промолвил, воскликнул, откликнулся, промямлил, вякнул, сморозил, заявил, отрезал, провещал и тому подобное. Но принцип свободной комбинаторики тут не проходит.

В каждом конкретном случае одни слова подойдут, а другие будут с негодованием отвергнуты как стилистически диссонирующие.

Впрочем, ситуативные нюансы одного и того же текста позволяют иной раз встретиться в непосредственной близости синонимам, стоящим в отдаленных стилистических рядах. Так, нейтральное слово лошадь, с одной стороны, имеет ряд стилистически высоких синонимов: жеребец, конь, скакун, Пегас и, соответственно, с другой стороны, синонимы стилистически противоположной окраски: кобыла, кляча, одр, дохлятина. Употребляя то или иное слово, писатель сообразуется с реальной жизненной ситуацией, контекстом произведения, его жанровой, стилистической характеристикой, наконец, с динамикой настроения лирического героя.

В одном из самых совершенных созданий пушкинского гения — стихотворении «Зимнее Утро» развертываются картины будничной, но по-настоящему прекрасной жизни, в которой любимая женщина ничем не уступает «северной Авроре», является навстречу ей «звездою Севера». И вдруг буквально на наших глазах происходит на первый взгляд необъяснимое чудо:

Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую Запречь?

Скользя по утреннему снегу, Друг милый, предадимся бегу Нетерпеливого коня…

Незамысловатая «кобылка бурая» волшебным образом преображается в «нетерпеливого коня» .

В чем дело? Может быть, Пушкин ошибся, забыл, что его лирический герой предложил героине прокатиться на «бурой кобылке», и заменил ее «нетерпеливым конем» совсем из другой конюшни? Конечно же, нет. К концу стихотворения раздвигаются временные, пространственные и, само собой, эмоциональные рубежи повествования: быт переходит в Бытие. Пушкин как всегда тонко прочувствовал две стилистически нетождественные ситуации.

В первом случае лирический герой обращается к любимой в реально-бытовой, интимной обстановке. Попробуй он сказать: «Но знаешь, не запречь ли в санки нетерпеливого коня?» — собеседница на него выразительно бы посмотрела. Во втором случае, наоборот, высокий восторг, поэтическое воодушевление и пафосный тон сообщения не допускают будничную «кобылку», к тому же конкретно «бурую»!

Речь, таким образом, идет об одном и том же животном, названном, однако, по-разному — в соответствии с изменившимся настроением лирического героя. Родовая принадлежность здесь не имеет ровно никакого значения. Да мы ее обыкновенно и не замечаем, как не замечаем аналогичного разночтения в уже упомянутой пушкинской элегии «К морю» .

Те или иные единицы поэтической лексики, слова одного и того же синонимического ряда, но разной стилистической ориентации тяготеют, соответственно, к разным художественным системам: «Фет 46 раз упомянул в своих стихах слово «конь» и ни разу не заметил, что вокруг него бегают и лошади. Конь — изысканно, лошадь — буднично».

Стилистически контрастные пары с абсолютно тождественной семантикой составляют старославянские и русские дублеты. По большей части это обозначения внешнего облика человека: глава-голова, чело-лоб, власы-волосы, очи-глаза, ланиты-щеки, выя-шея, рамена-плечи, длань-ладонь, десница-правая рука, шуйца-левая, перст-палец, перси-грудь… Славянизмы, по традиции, теоретически осмысленной еще М. В. Ломоносовым в его учении о «трех штилях», употребляются в торжественной, пафосной речи, в то время как их русские аналоги — в нейтральном или стилистически сниженном контексте.

Намеренное пренебрежение этим правилом приводит к травестийному либо бурлескному комическому эффекту.

В романе И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок» переживший любовную катастрофу Васисуалий Лоханкин заговорил белым пятистопным ямбом, художественным языком… высокой трагедии. Обращаясь к сопернику, который отбил у него содержавшую его жену, он по инерции пользуется высоким старославянским словом выя, но тут же спохватывается и «переводит» его в ситуативно более уместный стилистический регистр: «Уйди, Птибурдуков, не то тебе по вые, по шее то есть, вам я надаю!» Замечательно, что в первом случае высокая выя сочетается с низким тебе, а во втором, наоборот, низкая шея с высоким вам.

Как видим, синонимия представляет собой исключительно действенное выразительное средство поэтического языка; с его помощью автор выражает любые оттенки своего отношения к изображаемому. Не менее активна в этом смысле и антонимия.

3. Антонимия, или Почему Онегин и Ленский сошлись как «волна» и «камень»?

Антонимами в лексикологии принято называть слова одной части речи, но противоположные по значению: враг-друг, верх-низ, светлый-темный, громко-тихо, весело-грустно, спешить-медлить, над-под. В антонимические отношения могут вступать существительные, прилагательные, глаголы, наречия, лексемы категории состояния и даже предлоги, важно, чтобы они обозначали качество и имели разные корни . Некоторые многозначные слова имеют по нескольку антонимов.

Например: добрый-злой, добрый-жадный, добрый-худой , добрый-плохой и так далее.

В поэтической речи явление антонимии расширяется за счет окказиональных слов, имеющих противоположные значения только в определенном контексте. Если в лермонтовской строке «Мне грустно оттого, что весело тебе» образная антитеза опирается на антонимию общеязыковую, то противопоставление двух основных персонажей в «Евгении Онегине» живописуется уже при помощи окказиональной, авторской антонимии:

Они сошлись: Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламень Не столь различны меж собой…

Другими факторами, расширяющими поэтическую антонимию, можно считать антонимические отношения разных частей речи и целых словосочетаний, стоящих за ними образов, поэтических стилей и художественных систем или, наоборот, снятие запрета на однокоренные слова и мнимую тавтологию.

Синонимы и антонимы ведут себя в поэтическом языке весьма и весьма свободно, переливаясь друг в друга, меняясь местами. Как отмечал Ю. М. Лотман, «в предельном случае любое слово может стать синонимом любого. Если у Цветаевой в стихе «Там нет тебя — и нет тебя» — «нет тебя» не синоним, а антоним своему повторению, то у Вознесенского синонимами оказываются «спасибо» и «спасите»» (Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М.: Искусство, 1970.

С. 41).

Принцип образного со-противопоставления, создающий в поэтическом тексте поле напряженной семантической активности, нестандартных структурных ситуаций, допускает не только взаимопереход синонимии и антонимии, но и «беззаконное» неравенство слова самому себе. В маленькой трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери» после кульминационной сцены отравления главные действующие лица обмениваются репликами:

М о ц а р т

…я нынче Нездоров, Мне что-то Тяжело ; пойду Засну. Прощай же!

С а л ь е р и

До свиданья. Ты заснешь Надолго, Моцарт!..

Смысловой акцент принимают на себя синонимические обиходные выражения, принятые при расставании: Прощай же! и До свиданья. Обычно мы говорим «До свиданья», если расстаемся ненадолго ; выражение «Прощай» восходит к христианскому обычаю, расставаясь надолго, а то и навсегда, попросить прощения у собеседника за вольные или невольные прегрешения перед ним . Но обратим внимание на то, как Пушкин распределил эти выражения между персонажами.

Моцарт, который, почувствовав недомогание, отправляется домой, чтобы прилечь и заснуть , должен по логике вещей рассчитывать на скорую встречу, и ему следовало бы сказать: «До свиданья». Наоборот, Сальери, отравивший Моцарта, наверняка зная, что в этой жизни он уже никогда не увидит своего друга, мог бы воспользоваться также более уместной формулировкой: «Прощай» или, подобно лирическому герою Иосифа Бродского, воспользоваться парадоксальным неологизмом: «До несвиданья в Раю ли, в Аду ли…» Но Пушкин поступил, казалось бы, вопреки очевидности, руководствуясь, скорее всего, иной, более глубокой художественной логикой.

Моцарт — гений, он обладает даром предвидения. Написанный им «Реквием», не являющийся за ним заказчик, Черный человек, тяжелые предчувствия, томящие его последнее время, наконец, внятные ему муки зависти, которые не в силах скрыть Сальери, — все это заставляет его сказать свое «Прощай». Он, жертва, просит прощения у своего палача за свой светоносный талант, доставшийся ему даром, за титанический труд посредственности, не приносящий Сальери удовлетворения, за внушенное ему искушение совершить суд, взяв на себя функции Всевышнего, мало ли еще за что!

C другой стороны, и Сальери произносит свое «До свиданья» не из суперосторожности, не из лицемерия и даже не автоматически, по привычке, а имея в виду, всего вероятнее, неизбежную встречу по ту сторону жизни, где все тайное становится явным и каждому воздается по заслугам.

Так синонимы в поэтическом контексте обращаются в антонимы. Но и это еще не все. В антонимические отношения вовлекается одно и то же слово, дважды произнесенное сначала Моцартом, а затем Сальери, в прямо противоположном смысле. «Пойду засну», — говорит Моцарт, намереваясь преодолеть недуг, набраться здоровья. «Ты заснешь надолго, Моцарт!» — отвечает ему Сальери, оставшись один, что в его устах означает: заснешь и не проснешься, заснешь навсегда — умрешь .

4. Омонимия и ее разновидности, или За что Карандышев застрелил Ларису?

Cлова или формы слов, тождественные по звучанию и написанию, но совсем различные по значению, называются омонимами . Омонимия бывает полной и частичной. Полные омонимы совпадают и по написанию, и по звучанию, например град как вид осадков и град как старославянское обозначение города:

Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо, как Россия… ;

Коса как сельскохозяйственное орудие , коса как узкая полоска суши, отмель и коса как сплетенные пряди волос .

Причины возникновения омонимов весьма разнообразны. Это и

1) действие фонетических изменений: лук как оружие и лук как огородное или дикое растение , и 2) совпадение в звучании, а затем и в русском написании слов исконных и заимствованных: клуб и клуб как организация по интересам или, по аналогии, клуб как культурно-просветительское учреждение, и 3) совпадение заимствованных из разных языков слов, впоследствии обрусевших: кран и кран , и 4) заимствование уже готовых иноязычных омонимов: колонна как архитектурная деталь и колонна — выстроенная для марша совокупность людей, и 5) результат семантического развития того или иного слова: мир как антоним войне, мир как Вселенная, мир как крестьянская община.

Особую разновидность омонимов составляют одинаковые, но неравнозначные слова старославянского и русского происхождения. «И он послушно в путь потек…» — читаем мы в пушкинском «Анчаре», где потек, конечно, не метафора, а форма старославянского слова течь в прямом значении идти. Точно так же в переводе П. Катенина расиновской «Эсфири»: «Уста мои, сердце и весь мой живот // Подателя благ мне да Господа славят…» — славянизм живот означает не часть тела, как его русский двойник, а жизнь. Однако контекст провоцирует на превратно-комическое истолкование, на что не преминул обратить внимание дотошный критик А. Бестужев: «Переводчик хотел украсить Расина; у него даже животом славят Всевышнего.

Трудно поверить, что еврейские девы были чревовещательницами; но в переносном смысле принять его нельзя, ибо поющая израильтянка исчисляет здесь свои члены» («Сын Отечества». 1819. Ч. 51. № 3. 17 января.

С. 114-115).

Наряду с полными омонимами различают три разновидности неполных: омофоны, омографы и омоформы.

Омофонами называют слова разные по написанию и значению, но одинаковые по звучанию. Например: плод-плот, порог-порок, док-дог, столп-столб, грусть-груздь, умалять-умолять, полоскать-поласкать, волы-валы.

Омографы, наоборот, слова, разные по звучанию и значению, но одинаковые по написанию : урган как часть организма или, в советскую эпоху, периодическое печатное издание той или иной организации и орган как музыкальный инструмент в католическом храме или концертном зале; мука — размолотое для выпечки хлеба зерно и мука — мучение; замoк — запор для дверей и замок — укрепленное жилище средневекового рыцаря.

Наконец, омоформы представляют собой слова, совпадающие в звучании и написании лишь в одной или нескольких формах, но различающиеся в других; обычно они принадлежат к разным частям речи: простой как перерыв в работе и простой как определенное качество ; как нетрудно убедиться, они совпадают только в двух падежах, именительном и, частично, винительном .