МИДАС МЕТАФОР

.push ; .push ;

Честное слово, не смог найти подходящего определения в начальное предложение.

«Выдающийся» — в буквальном значении этого слова — бесспорно, да: выдающийся, выпирающий, выламывающийся из привычного. Но применительно к сделанному Вознесенским в поэзии — слабовато.

«Великий» — соизмеримо, но несколько противоречит традиционному пониманию этого эпитета. Великих как-то естественным образом относят к классическому кругу, а Вознесенский, разумеется, не классик, а литературный революционер. Не большевистский, конечно, если сравнивать, сокрушитель, а какой-то латиноамериканский, что ли.

Провести революцию, чтобы обновить, освежить Порядок. «Литературная революция в рамках традиции» — так определил Осип Мандельштам суть творчества Блока. Но это и Вознесенскому подходит.

«Гениальный» — почему бы не примерить и гениального? Ведь то, что умеет творить Андрей Андреевич со словом, с его веществом, действительно впечатляет невероятно. А ведь гений в своем изначальном, древнеримском значении — олицетворение жизненной силы, мужской силы…

Женщинам покровительствовала Юнона; так почему бы не вспомнить: Юнона и Авось, действительно, где же еще мужская жизненная сила, как не в слове, в литературе во всяком случае это так. Но после того как гениальными были у нас не так давно и Сталин, и Мао, и Ким Ир Сен, и Туркменбаши , причислять сюда умеренного нонконформиста Вознесенского , думаю, не по чину…

Может быть, лучшее определение самому себе, как водится, дал сам поэт в маленьком стихотворении 1962 года.

Я — семья во мне как в спектре живут семь «я» невыносимых, как семь зверей а самый синий свистит в свирель! А весной Мне снится что я — восьмой.

Очень рано Вознесенский обрел славу, без которой поэт не вполне поэт. Во всяком случае в России. Известно суждение Пушкина, ответившего на упреки в экстравагантном поведении: «Без шума никто не выходил из толпы». Скандал с Вознесенским случился на так называемой встрече творческой интеллигенции с Хрущевым в 1963 году.

Впрочем, этот сюжет многократно и разносторонне описан и здесь интереснее напомнить, что вскоре Андрей Андреевич оказался персонажем шедевра охранительной послесталинской литературы — романа «Во имя отца и сына» монументального Ивана Шевцова.

«Поэт Артур Воздвиженский, очень молоденький, почти мальчик. У него девичье лицо и голубые мечтательные глазки с беспокойным блеском. Темные волосы у поэта коротко пострижены, зачесаны челкой на лоб. Он много говорит и машет руками, как и все молодые поэты» — так изображает Шевцов одного из главных персонажей своего незабываемого Сочинения, разумеется, персонажа отрицательного. Воздвиженский действует на пару с также отнюдь не положительной поэтессой Новеллой Капарулиной .

Из каких прототипов синтезировалось это существо в буйной голове Ивана Михайловича, догадайтесь сами.

Приводит Шевцов и стихи Воздвиженского, начинающиеся намекающими на первоисточники словами: «Биссектрисы ракет и параболы спутников…», однако в целом они совсем не смешны, пустопорожни. Так, слив по биссектриске, если немного поправить известную строчку Вознесенского. Творение шевцовского Воздвиженского напоминает не о Вознесенском — о его эпигоне Сергее Бобкове, ныне забытом, а в 1970-е годы прямо-таки внесенном на руках в советскую поэзию сыне генерала, возглавлявшего 5-е управление КГБ — оно следило за чистотой помыслов граждан СССР и при всяком удобном случае заботливо их профилактировало. Во имя исторической правды отметим, что и Андрей Вознесенский печатно поддержал С. Ф. Бобкова при его чудесном литературном взлете… Но, наверное, такова причуда гения — Вознесенский не раз публично высказывал добрые слова по поводу творений своих эпигонов.

Помню, в «Литературной газете» появилась его огромная хвалебная рецензия на сборник Петра Вегина «Лет лебединый». Но мне показалось, что от таких похвал хвалимому было не очень уютно: рецензент с медицинской педантичностью цитировал и лил елей именно на те строки Вегина, которые были явственно с вознесенским перезвуком. Благоволит Вознесенский и Константину Кедрову, упорно продолжающему искать свою поэтическую славу…

Впрочем, доброе слово не одной кошке приятно, и упоенные похвалы куда безобиднее хулы по принципиальным соображениям.

Эпигоны не могут взять в толк, что подражать Вознесенскому невозможно. Масштаб не позволяет, материала хватит только на игрушки: похоже, а так, безделушка!

Хотя уроки, как учиться литературе, у Вознесенского брать было можно — и нужно. Выпускник Московского архитектурного института, он очевидно увлекался творчеством и Маяковского, и Хлебникова, и Крученых, но все решила счастливая встреча, встречи с Борисом Пастернаком. «Поддержка его мне была в самой его жизни, которая светилась рядом» — так написал Вознесенский в своей прозе о Пастернаке «Мне четырнадцать лет». Очень точно! Действительно, как не подражать Пастернаку?! Но не получится!

А если Пастернаку не получится, то зачем же подражать Маяковскому, тем более еще кому-то?!

Эпигоны Вознесенского не понимают, что как когда-то для него светилась жизнь Пастернака, так он сам уже давно светится для русской поэзии.

Художественная мощь Вознесенского создала проблемы и для пародистов. Естественно, он рано привлек их внимание, но… Я прилежно перелистал немало сборников наших ведущих «мастеров умного смеха», как они названы в «Книге о пародии» знатока предмета Владимира Новикова.

И что? Недалеко и эти мастера ушли от угрюмого Шевцова. Поверхностные и вместе с тем затянутые пародии «Андрей-70» и «О-О-О!» особенно в них мизантропичного Александра Иванова, заинтеллектуализированные «Заячье отступление из поэмы «Треугольные уши»» и «Плач охотника по двум неубитым зайцам» талантливейшего в собственной лирике Юрия Левитанского, образно размытое «Необъяснимо!» из цикла «Курица или яйцо?» основательного Феликса Ефимова, эпиграмматичное и слишком камерное, для своего брата-литератора «Синее и красное » умелого Алексея Пьянова…

Владимиру Новикову видится удачной пародия на Вознесенского из цикла «Таганка-75» Леонида Филатова; прицельно остроумна касающаяся не только поэзии, но и самого поэта пародия «Отступление для магнитофона из поэмы «Четырехзначная фига»» из славного сборника 1966 года «Липовые аллеи» Л. Лазарева, Ст. Рассадина, Б. Сарнова … Но все же, признаем, успехи здесь скромны.

Почему? Вопрос не для газетной заметки.

Может, отчасти разгадка в том, что порой сам Вознесенский с его потоком, каскадом, ливнем, ураганом метафор волей-неволей оказывается самопародиен — и так, как никакому пересмешнику не выдумать.

Он изобрел новую литературную форму — видеому, где изображение слито с буквами и — при произнесении — со звуком.

Воспроизведу знаменитейшую.

РОССIЯ — POESIA

Снежинки веки засорили, а может зрение прорезали? Я в начертании «Россiя» прочел латинское «Poesia».

Видеомы выросли у Вознесенского из изопов — «опытов изобразительной поэзии», впервые появившихся у него еще в книге «Тень звука» с предисловием Валентина Катаева.

Это была еще одна маленькая революция Вознесенского, там появилось и атеистическое бесшабашно-безбашенное изображение: чайка плавки бога, и этот вернисаж странных, а порой попросту безвкусных творений протянулся уже и в третье тысячелетие: например, в полухулиганской и, как всегда, талантливой поэме «Девочка с пирсингом», едва ли приличной литературному аксакалу, можно встретить строку: ПУЛЯ — ЭТО ПИРСИНГ ВИСКА; или того пуще: ГВОЗДИ — ЭТО ПИРСИНГ ХРИСТА.

Порой думаешь, вспоминая Гоголя и перефразируя его: не все прошибешь метафорой… Да и не надо прошибать.

В заключение — пояснение к заголовку, скорее всего, излишнее. Среди ярких легенд о фригийском царе Мидасе самая знаменитая — о даре, полученном им от Диониса: своим прикосновением Мидас стал все превращать в золото. Наверное, любая метафора Вознесенского — золотая…

Но вспомним, чем обернулось для Мидаса его чародейство — едва не умер от голода…

Вознесенский что написал, то написал. Однажды он сказал композитору Микаэлу Таривердиеву, автору многих шедевров на его стихи: «Ты плохой отец своим детям. Написав музыку, ты должен ее устроить, заставить ее исполнить, издать. Я для этого на все что угодно пойду, я пойду в ЦК, я готов унизиться, лишь бы мои стихи увидели свет.

А ты хочешь остаться невинным в борделе» .

Да, и можно и нужно продать рукопись, но все же почему-то поэтические киксы Вознесенского с досадой помнятся, в то время как его политическая конъюнктурщина, например на ленинскую тему, забыта легко и приятно. Кому много дано…

А ему дано невероятно много. Я ничего не сказал о его проникновеннейшей любовной лирике, о блистательных вольных переводах, например, из Хемингуэя и Уильяма Джея Смита, почти ничего — о его великой прозе, очень плохо пока что прочитанной, не вспомнил о его замечательных скульптурно-архитектурных проектах, о московском памятнике русско-грузинской дружбе на Тишинке, мгновенно получившем в народе кинжально острое имя: Шашлык ; он, словно хороший хавбек, дал точную передачу форварду… Подмастерье — народу-мастеру.

И что же еще?!

Как там у юбиляра? Айда в кино?!

Айда читать Вознесенского!

Сергей ДМИТРЕНКО