Мифологическо-поэтический смысл «Лесной песни» Леси Украинки

В сказке, которую рассказывает дядя Лев, перед нами появляется необычная идиллическая картина, в которой действующими лицами, хотя и не персонифицированными, выступают небесные светила — солнце, месяц и зори. По пространственным параметрам, описание солнца, месяца и звезд, которые постоянно находятся на небе, не всходят и не заходят, указывают на самую отдаленную и наивысшую точку Вселенной, вне которой, надо думать, любые пространственные (и часовые) характеристики теряют смысл. Дальше и выше воображение не могло достичь, да и в этом, очевидно, не было потребности, поскольку найдена духовная и онтологическая первооснова — состояние абсолютной гармонии, благополучия и достатка. Понятно, что так изображена небесная идиллия — царство Урая — вызывает ассоциации в первую очередь с Раем, который расположен в центре мироздания и как неисчерпаемый источник животворной энергии олицетворяет светоносное начало вселенной.

В плане брачной семантики одновременное присутствие этих персонажей напоминает семейную идиллию, хорошо известную, в частности, из украинских и белорусских колядок и щедривок, в которых месяц — сам хозяин, солнце — хозяйка, его жена, а ясные зореньки — их дети. Как утверждают исследователи (М. Сумцов, О. Потебня, Хв. Волк и др.), в основе этих и подобных образных образований лежит идея небесного брака, которая была общим приобретением индоевропейских народов. Вероятнее всего, именно она, эта идея, и стала мифо-поэтической доминантой, призванной упорядочить сказочный сюжет, в частности и в связи с реактуализацией весенней календарно-обрядовой символики.

В том же семантическом ключе воспринимается также образ ясных звезд, что «танцы водят». Он напоминает многочисленные весенние хороводы, игры, карнавальные действа, посвященные встречи (отпиранию) весны, величанию солнца и красоты, пробуждению жизнетворной энергии, в природе, магии роста, размножения и парования, любовно экстатическим забавам и тому подобное, например: обряд Ляли, вождения Тополя, Подоляночка, Царевна, Мосты, Вратарь и много других. А в первую очередь, возможно, — Кривой танец, в песенном сопровождении к которому вспоминается, между прочим, имя Урая. Например:

Ой у кривого танца Да подай, матко, ключи. Да не уведим конца: Да выпустить росу — Да Урай матку зовет… Дивную красоту….

Образ танца звезд интересен еще и тем, которое мотивирует появление главного персонажа сказки, которую рассказывает дядя Лев, — Белого Палянина. Хотя Леся Украинка, придерживаясь сказочного способа изложения (для собственно сказки детерминация событий и поступков не свойственная), не прибегает к объяснениям, а лишь констатирует: «Да и у наилучшей зари и нашелся сын Белый Палянин», — все же между этими понятиями существует внутренняя связь, особенно если с весенними карнавально-оргийными действами ассоциировать распространенный в давние времена обычай красть девушек во время игрищ или предсупружеского и супружеского парования около воды, где такие игрища обычно происходили.

По убеждению М. Грушевского, весенние и летние забавы, связаны с вегетационными праздниками и церемониями, неминуемо приобретали оргиастичный характер и служили для парования — или как предварительные забавы, которые имели целью сближения, знакомство, понимание парней и девушек, или как форма самого парования, которое происходило здесь же, на игрищах и забавах, между обоими обществами, холостяцкой и девичьей. Такие и подобные обычаи (например, рассветы, вечерницы, хождение на красную гору и тому подобное) не оставляют места для сомнений относительно существования в древности достаточно свободных отношений между неженатой молодежью, и это, по мнению ученого, всеми констатированный факт. Обычай красть девушек во время весенних забав как в известной степени брачную институцию рассматривал также Хв. Волк.

А М. Костомаров считал, что для славянского язычества (как и почти для всех религий, родственных по славянской традиции поклонения Солнцу и свету) присущи не только свободные взаимоотношения между полами, но и священное блудодеяние (по терминологией М. Елиаде «сакральная проституция»), осуществляемое во имя чести и под покровительством тех или тех божественных патронов.

Одно слово, присутствие в народном сознании рудиментов данного обычая — или как остатков ритуального действа, или как поверья, в форме ли фольклорно поэтических метафор-символов, — не вызывает ни одного сомнения. И это дает основание с определенностью утверждать, что между образом танцу звезд и появлением Белого Палянина существует, сказать бы, генетическое родство, что они, эти обычаи, находятся в одной мифосемантической плоскости. К тому же в сказке идет речь не о земных, а о небесных, явлениях, то есть такие, которые, по космологической концепции, воспринимались как «небесный архетип» (М. Елиаде), божественный (сакральный) образец для наследования и, следовательно, держали как модель для земных отношений, то есть оправдывали и узаконивали обычное право. Поэтому земные предсупружеские забавы, так или иначе связаны с имитацией божественных деяний, находились вне сферы морального осуждения (пор., например, миф о добрачной связи Геры и Зевса и др.) и, лишь потеряв сакральный подтекст, превращались в «бесовские игры», «безчинства», «блудные грехи» и т. п.

На аналогичную закономерность указывал также М. Грушевский, анализируя календарно-обрядовые мистерии, в частности весеннего цикла. Он утверждал, что в этих обрядах и праздниках элемент религиозен, культовый, магический со временем все более уступал элементам забавы и игры. Первобытные ритуальные формулы и символы, как правило, трансформировались в простые запевы, интродукции, рефрены, нередко приобретая сугубо развлекательного или и даже пародийного подтекста. Однако сквозь побочные наслоения в весенних песнях выразительно просматривается основное — связь вегетационных идей с космогонической символикой.