Модель личности в поэме Котляревского «Энеида»

Переход от «естественных» традиций народного самосознания, жизненным проявлением которого была сфера патриархального народного быта и обычаев, что получила художественное отображение в фольклоре (в частности, в народной культуре смеха), к общественному сознанию нового времени с его отделением социальной жизни от «природы» и «естественной» жизни человека ярко выявился в «Энеиде» Котляревского в попытке не только приблизить общественные порядки к умному («естественному») началу, но и преодолеть эгоистичность «естественного» как отдельного, подчинить его интересам «общего добра».

Гармонию отдельного и общего писатель видит (в форме юмористически завуалированных намеков, аллюзий), в частности, в возобновлении гетьманщины и ее «нерегулярных» вооруженных сил. Их относительная автономность относительно общественного целого (Русского государства), по мнению автора, вовсе не противоречила бы общедержавным интересам. Напротив, эти силы могли бы успешно «производить повинность», то есть выполнять службу по охране империи от внешних врагов. Эта идея воплощена в образах Низа и Эвриала, в патетических словах об обороне «общего добра» («Где ющее добро в упадке, Забудь отца, забудь и матку, Лети Повинность исправлять…») и о любви к общей отчизне («Любовь к отчизне где стоит, Там вража сила не устоит»), в живописных картинах подготовки троянского войска к войне и тому подобное.

Концептуально в модели личности Котляревский близкий к Вергилию, к идее подчинения «естественного» особенного общественному, государственным интересам («общему добру»), поскольку принцип подчинения отдельного (личного) общему (государству, общественному долгу) был представлен в России в самой идее «образованного абсолютизма», начиная со времен правления Петра и в годы царствования Екатерины II, которая делала вид сторонницы взглядов французских просветителей. Мы видим личность, которая должна раствориться в «общем добре», через служения которому она только и получает смысл своего бытия.

Такой тип личности есть, проекцией на человека структуры централизованного феодального общества, которое не интересуется ее внутренним автономным миром и жизненными потребностями. Государство как независимая и самостоятельная сила использует индивида для достижения отчужденной от него всеобщей цели. Это, в частности, видно в сцене оплакивания Эвриала его матерью и у Вергилия, и у Котляревского В ее тоскливом причитании звучит мотив одиночества и беспомощности человека в чужом к ее горю обществе, которое, требуя от личности жертв, не дает ей ничего на замену. Но, поскольку такое поведение матери Эвриала деморализует боевой дух, следовательно, выступает как «эгоистичная» относительно «общего дела», она должна вызывать не столько сочувствие, сколько осуждение, у Котляревского — осмеяние («визжала, языков порося»).

Как художник, который пытался следовать правде жизни, Котляревский в «Энеиде» показывает, что реальное проявление «естественного», действительно человеческого при такой структуре общества фактически остается поза сферы официального мира и может быть реализован, в сущности, вопреки моральному восприятию «общего добра» Потому и сам Эней, и троянцы, не столько спешат с выполнением воли богов, сколько в многочисленных пирах и любовных приключениях удовлетворяют жизненные потребности своей «натуры». Официально мировые общие долги, какие заранее определяют особенности поведения индивида, объективно противопоставляется мир непосредственных чувственных контактов как сам регулятор человеческой жизнедеятельности на принципах «естественной» морали, без вмешательства государства. Действия троянцев даже в бою выплывают не из осведомления ими провиденциальной миссии Энея (к положенному на них сверху долгу они скорее относятся иронически, а то и негативно), а являют собой спонтанное проявление Исторически воспитанного их боевого рвения, «естественной» «сродности».

Понятно, что свободное проявление «природного» народного духа во времена Котляревского (в той действительности крепостника, о которой Шевченко сказал: «Вокруг неправда и неволя, Народ замученный молчит») стало почти невозможным. И писатель подается к ретроспективе. Критика общественных изъянов касается преимущественно прошлого, что в принципе было характерным для писателей-просветителей. В центре изображения «Энеиды — бытовой уклад, в котором отразились черты, характерные еще не для буржуазной нации, а для народности. К тому же не вся бытовая культура, в которой проявляется классовая структура общества, а традиционно-бытовая, то есть те стойкие ее элементы, которые сложились в более стабильных, чем в капиталистических, феодальных условиях и передаются из поколения в поколение. К ним в поэме принадлежат патриархальные обычаи и обряды, народные верования и приметы, ворожения, народная медицина, одежда, жилье, питание, развлечения, игры, танцы и тому подобное, поданы в этнически интегрирующем аспекте.

Отмечая на таких «естественных» чертах национального характера, как добродушие, простота, гостеприимство, доверчивость, доброжелательность, которые в условиях относительной стабильности патриархального бытия функционируют в большой мере в силу традиций, Котляревский заметно абстрагируется от классовой структуры тогдашнего украинского общества. Говоря, что внимание к этнографическому изображению народной жизни в известной мере способствовало его реалистичному воссозданию, А. П. Шамрай вместе с тем справедливо замечает: «Этнографичное освещение народной жизни — это отображение застывших и традиционных форм народного быта без проникновения в динамику общественной жизни, без более глубокого раскрытия социальных процессов».

Поэтому Котляревский, за словами И. Франка, «не исчерпал… в свое время, богатства украинского народного нрава и традиций».

Юмористическое изображение народной («естественной») жизни, разных событий и поступков персонажей, в «Энеиде» одно время дало повод для неправильного утверждения о том, что Котляревский вроде бы смеется с народа. Эту точку зрения, наиболее выразительно представлял П. Кулиш, первым отрицал М. Максимович, какой указал на народную основу смеха писателя. Котляревский, говорил он, изображает жизнь «точь-в-точь так, как и в нашей народной поэзии, которая потешалась одинаково над простонародьем и над барством, над всем, чдо попадало ей под веселое время песенного творчества».