«Мудрость» Турусиной в пьесе «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского

Существует известный психологический закон: что желаешь видеть, то и получишь. Скромная дача в Сокольниках оказывается настоящим домом чудес. Островский не отказывает себе в удовольствии воссоздать эти чудеса, чтобы весело посмеяться над ними.

Стоит Турусиной в разговоре с Крутицким обронить реплику: «Вы странный человек», как входит лакей Григорий и торжественно провозглашает: «Странный человек пришел» (он имеет в виду странника). Стоит произнести слово «блаженство», как снова Григорий на пороге: «Блаженный человек пришел». Слово служит как бы заклинанием, вызывающим духов, и когда после бормотания Макефы: «К кому бедокур, а к вам белокур»; дверь открывается и входит белокурый Глумов, никто уже ничему не удивляется, и его принимают как избранного небом жениха для Машеньки.

Всякий спрос рождает предложение, причуды богатой барыни должны быть удовлетворены, и вокруг Турусиной возникает целый сонм гадальщиц, оракулов и пророчиц. Правда, и прорицатели ныне уже не те: разве можно сравнить темную крестьянку Манефу с прославленным Иваном Яковлевичем Корейшей?

«Какая потеря для Москвы, что умер Иван Яковлич! — печалится Турусина. — Как легко и просто было жить в Москве при нем. Вот теперь я ночи не сплю, все думаю, как пристроить Машеньку: ну, ошибешься как-нибудь, на моей душе грех будет. А будь жив Иван Яковлич, мне бы и думать не о чем. Съездила, спросила — покойна».

Что это, карикатурное преувеличение? Издевка? Ничуть не бывало. С юродивым Иваном Яковлевичем советовались не только по матримониальным делам, и не одни лишь суеверные барыни, вроде Турусиной, ездили к нему на поклон.

Но есть еще и сторона нравственная. Когда Турусина говорит, что она печалится за всех «бедных, несчастных, угнетенных», она настраивает себя на фальшивый лад, обманывает других, а возможно, и самое себя, насильственно принуждая себя к добродетели. Но за всякую неискренность положена расплата. Благотворительность Турусиной все время терпит крах: любимая ее «гадальщица» оказывается пристанодержательница, один из ее «странников» жуликом.

«Как легко ошибиться! Нельзя жить на свете!» — восклицает оскорбленная в лучших чувствах Турусина. Но тут есть своего рода закон: обман липнет к обману. Турусина хочет обмануть всех своей благотворительностью и неискренней верой, и все, в свою очередь, обманывают ее. Мать Глумова подсылает ей анонимные письма, которым она верит. Сам Глумов с помощью подкупленных приживалок и Манефы демонстрирует хорошо организованное «чудо», подлаженное под обыкновения и традиции дома. Его нагадывают женихом на картах, о нем шепчутся по углам приживалки, его пророчит Манефа — в блеске мифа, созданного им самим, под занавес четвертого действия эффектно появляется наш герой… Тем сокрушительнее потом впечатление, произведенное на Турусину разоблачением его интриги.

«Мудрость» старой ханжи посрамлена: и на нее оказалось «довольно простоты». Суеверие, претендующее на то, чтобы стать руководящей нитью жизни, обманывает, запутывает и губит того, кто доверяется ему. Среди разных видов унижения и компрометации ума, изображенных в комедии Островского, свое место занимает, таким образом, и религиозное ханжество, безверие, прикрываемое напускной набожностью. Ему тоже надлежит быть выставленным в той кунсткамере человеческой глупости, которую соорудил драматург, защищая человеческий разум.